что с отбором дичи существуют объективные трудности, но разве вас когда-нибудь они пугали? Мы от скуки умрем с этой публикой.
— Да будет воля Его… — с деланой печалью вымолвил отец Лаврентий. — Хотя я тоже не совсем понимаю, Григорий Алексеевич. В прошлый раз вы взяли за горло вороватого полковника из УФСИНа, и мы имели удовольствие провести время в компании закоренелых рецидивистов…
— Не было там рецидивистов, отец Лаврентий, — усмехнулся Глобарь. — Всего лишь мелкие сявки, списанные в утиль. Насильники, воришки, парочка мошенников. Но жить эта живность хотела, не отнять. Порезвились так, что до сих пор приятно вспомнить. И на скалы они карабкались — думали, наивные, что просто спрыгнут с обратной стороны; и на деревья лазили, как обезьяны. Один вон и вовсе удивил — у Владимира Митрофановича чуть ружьишко не отнял, хорошо, что охрана подоспела. Торкнуло вас тогда, Владимир Митрофанович? Взыграла кровь?
— Вовек не забуду, — усмехнулся сенатор, немного побледнев.
— А еще парочка наркоманов была, — вспомнил губернатор. — Студенты из архитектурного. Один из них как увидел Киру Ильиничну, так на колени и давай мямлить: ах, Кира Ильинична, я вас узнал, а вы меня узнали? Это же я, Павлуша такой-то. С вашим сыном вместе в школе учились, помните, я даже домой к вам однажды приходил, вы нас покупными пирожками кормили, все интересовались моими оценками… Как он взывал, с какой страстью! Ну, прямо послание от Павла. А вы смутились, Кира Ильинична, помните? Ба, да вы и сейчас смутились…
— Давайте замнем, — немного покраснев, пробормотала женщина. Так уж вышло, что на первом курсе института Кире Ильиничне посчастливилось забеременеть и даже выносить и родить ребенка. Тот счастливчик и стал ее мужем, несет свой крест по сегодняшний день. Не сказать, что Кира Ильинична с душой погрузилась в материнство. Она работала и делала карьеру. А семья была на втором плане. Зачем утруждаться воспитанием ребенка, если под боком есть две бабушки, которые прекрасно знают, как это делать?
— Да ладно, все свои, не смущайтесь, — сделал широкий жест губернатор. — Конченый парень, в отличие от вашего сыночка. Безнадежный нарик, ему в любом случае жить оставалось считаные месяцы. Вы лично его пристрелили, когда он отказался убегать в лес, а все плакался, убивался, умолял. Да, собственно, и правильно сделали. Не жалейте о содеянном, Кира Ильинична. Послушайте, Григорий Алексеевич, люди правы, доставленный вами материал выглядит несерьезно. С таким не развернешься. Посолиднее ничего не добыли?
И тут Григорий Алексеевич свысока посмотрел на своих подельников, загадочно ухмыльнулся, что-то перемотал и снова включил. Возник еще один загон. Но этот, под четвертым номером, располагался в противоположном конце «конюшни» и был отделен от первого большим расстоянием и поворотом. Поначалу присутствующие не поняли. Потом всмотрелись и…
В узкой каморке находился один человек. Мужчина, возможно, молодой, но сильно избитый и изнуренный. Избивали его, возможно, не сегодня и не вчера, но когда бы это ни было, это сделали на совесть. Лицо представляло равномерный синяк. Под глазами чернели мешки. Он был бос, одет в какую-то грязно-оранжевую робу, напоминающую пижаму. Мужчина сохранял неподвижность. Он сидел на ворохе соломы, привалившись к углу загона, и безотрывно смотрел в глазок объектива прикрепленной к потолку камеры. Люди стали ежиться — как-то неприятно он смотрел.
— Вот это да… — с нотками невольного пиетета вымолвил губернатор. — Ну, вы отожгли, Григорий Алексеевич. Вы все-таки привезли его сюда…
— Вы сами на это намекали, — огрызнулся генерал.
— Ну, собственно, да, намекал… до того, как ваши костоломы его избили. Вы это серьезно, Григорий Алексеевич? — Василий Иванович оторвался от экрана и пристально уставился на генерала.
— Я убью его… — мстительно прошипел Олейник. — Я убью его собственными руками.
— Э, батенька… — пробормотал сенатор Баркасов. — Да вы замышляете преступление на почве ненависти.
— Надеюсь, господа, все понимают, кого от большого ума добыл нам Григорий Алексеевич? — на всякий случай осведомился губернатор.
— Думаю, да… — как-то зачарованно протянула Кира Ильинична. — И что мы с ним будем делать, Григорий Алексеевич? Усыновим? Подозреваю, что ваши опричники избили его так, что он теперь и ходить не сможет. Чем он лучше тех бомжей? И вообще… — Кира Ильинична как-то зябко повела плечами. — Говорят, он опасен.
— Вы уж определитесь, — осклабился генерал. — Он опасен или настолько измучен, что даже ходить не может. Да, господа, это некто Россохин, так называемый «мститель», заарканить которого с блеском удалось нашему управлению. Он избит, но за последние пару дней немного восстановился. Думаю, он еще способен бегать и прятаться. Но не уверен, что он может нападать и делать отбивные из наших людей, — осмелевший генерал как-то свысока глянул на губернатора. — Да, Василий Иванович, я выполнил ваше распоряжение и привез целый грузовик потенциальной дичи. Но это ничтожный мусор, я согласен. Основная дичь — вот, — он кивнул на экран. — Не будем его унижать компанией бомжей — наш Россохин выше этого. Зачем заставлять их путаться у него под ногами? Кто со мной согласен?
— А бомжей куда? — не понял губернатор.
— Да куда угодно, — фыркнул оживившийся Глобарь. Идея генерала ему, похоже, импонировала. — Посадить обратно в грузовик и увезти в лес или на дорогу — пусть валят к такой-то матери. Ну, дайте им булку хлеба и ящик водки… или наоборот. Они нам по гроб жизни будут благодарны.
— Наоборот? — сглотнула задумавшаяся Кира Ильинична. — Ящик хлеба и булку водки?
Глобарь хохотнул.
— Итак, нет сомневающихся?
Люди задумались. Отдельные из присутствующих — в частности, сенатор, батюшка, сити-менеджер, да и сама Кира Ильинична — испытывали резонные колебания. В принципе они понимали, что под сенью дружеских штыков (под рукой не менее пятидесяти вооруженных охранников!) им вряд ли что-то угрожает. Но как-то все равно не по себе…
— Минуточку, — нахмурился губернатор. — Отпускать бомжей нельзя. Мы не можем поручиться, что отдельные из них еще не разучились думать. Зачем их привезли насильно в глухомань? Почему вдруг выпустили? Предпочитаю риски, господа, не созданные своими руками. И опять же — отпустим бомжей, а через несколько минут Григорий Алексеевич пристрелит своего разлюбезного врага, и что тогда прикажете делать? Сразу в баню?
— Пролетаем, как фанера, — поддакнул сенатор. У него это получилось элегантно — «фанэ-эра».
— Ну, хорошо, пусть посидят в загоне, — согласился Глобарь. — И дайте им водки, в конце концов — они ведь тоже люди…
Двое плечистых охранников с АКМСУ за плечами, предназначенными для спецподразделений и ВДВ, вломились в загон, вытащили под локти узника. Напряглись и залаяли овчарки, стали рваться с коротких поводков, обливаться пеной. Люди в камуфляже подобрались, взяли оружие на изготовку. Зашевелилась кучка VIP-персон посреди прохода. Они с нескрываемым любопытством пожирали глазами пленника. Уже подготовились, подпоясались, разобрали рации, помповые «Моссберги-500», гладкоствольные охотничьи карабины «Сайга», двуствольные ружья со сдвигающимся назад затвором. Лично губернатор выбрал так называемый бюксфлинт германской фирмы «Кригхоф» со стволами разных калибров — один гладкий, для дроби, второй нарезной — для пули. Переоделась Кира Ильинична — она неплохо смотрелась в комбинезоне мышиного цвета, с заправленными под шапочку волосами, и элегантных сапожках.
— На выход его, — скомандовал Олейник, и здоровяки поволокли пленника к ближайшему выходу из «конюшни». Психику бомжей, запертых в другом конце строения, решили не травмировать. Люди недоуменно переглядывались — все это смотрелось абсурдно. Двое волокли под локти мужчину с нарушенной координацией движений, а за ним тащилась целая толпа, бряцая оружием. Только генералу все происходящее не казалось странным — он мстительно ухмылялся и злорадно постукивал зубами. Помимо приглашенных персон, дьякона Никодима и доктора Таманцева, в лесничестве на данный момент находилось порядка пятидесяти неразговорчивых, но отлично знающих свои обязанности мужчин. Такое количество слагалось из персонала объекта и личной охраны каждого из приглашенных. Непосредственно участвовать в
