не было, однако в конце прошедшего дня случилось нечто, перевернувшее мироощущение Клариссы с ног на голову, быстро, эффективно и бесцеремонно. Уравнение с одним неизвестным? Но пока его никак не решить. Ладно, подожду итогов бурной деятельности герра старшего инспектора, вдруг ему улыбнется удача?
— О чем задумался? — Дора вытащила из пачки новую сигарету и прикурила от потрепанной пластиковой зажигалки.
— О превратностях судьбы. Еще вчера фроляйн Нейман была успешной бизнес-леди, а сегодня утром разбилась о булыжный ковер площади.
— Такова жизнь. Никто не знает, что ждет его на закате. Не знает даже, встретит ли рассвет.
В голосе моей собеседницы отчетливо прозвучала печаль, приправленная нетерпением, словно госпожа Лойфель собирается кого-то похоронить, но гроб с телом задержался в дороге.
— Спасибо, До.
— За что? Судя по твоему лицу, мои слова ничего не прояснили.
— Ну почему же… Благодаря тебе от некоторых версий можно отказаться. Хотя и жаль.
— Жаль? — Она выдохнула дым, на несколько секунд липким облаком повисший в воздухе между нами.
— Присутствие злого умысла исключается.
— Это плохо?
— Нет. Но… непривычно.
— Полицейский! — фыркнула Дора. — Ты в любой смерти видишь чье-то дурное влияние, что ли?
— Ээээ…
Вообще-то, она попала не в бровь, а в глаз. Роковое стечение обстоятельств в качестве виновника человеческой смерти меня никогда не устраивало. Что-то осязаемое, живое и разумное чудилось на изнанке любого самоубийства или несчастного случая, хотя вокруг все в один голос уверяли: так случилось, Джек, никто не виноват.
Никто. О, этот могущественный и неуловимый господин! Он прячется между строк криминальной хроники и хроники катастроф, в пыльных томах бракоразводных процессов, в прогнозах изменения климата и росте цен на энергоносители. Мы старательно жмуримся и отворачиваемся, только бы краешком глаза не увидеть довольную улыбку господина Никто на губах друг у друга. Мы боимся признать, что каждое событие кем-то если и не нарочно подготовлено, то случайно претворено в жизнь. У кого повернется язык обвинить ребенка в автомобильной аварии, хотя водитель круто вывернул руль именно потому, что пытался уйти от столкновения, пытался не навредить малолетке, выбежавшему на середину дороги? Да и в чем он виноват? Тогда уж впору судить родителей, не научивших свое чадо соблюдать правила дорожного движения… И куда мы придем такими темпами? В тупик. Со всего маху. Лбом прямо в каменную стену. Расшибемся? И еще как! Но даже страшась подобного исхода, я не могу отказаться от желания знать: кто, когда, как и почему.
— В отчете ты укажешь то же, что рассказала мне?
Дора закатила глаза к небу:
— Нет, конечно! Ваш брат не поймет и половины, да полиции это и не нужно. Они хотят услышать только «да» или «нет». Убийство или саморукоприкладство.
— Но полицейские психологи могли бы заинтересоваться и…
— Ты сам-то в это веришь?
Не очень. Госпожа Лойфель чертовски права, как это часто с ней бывает. Но один вопрос все же остался невыясненным:
— Так что насчет платы?
— Мне нужно твое согласие.
— В чем?
Дора опустила ресницы и затянулась сигаретой:
— В одном деле. Очень личном.
— Слушаю.
— Я хочу, чтобы в случае моей смерти чтением занимался ты.
Необычное желание. Более того, несколько несуразное, потому что настоятельно рекомендуется, чтобы медиум читал мысли у лиц своего пола, а не противоположного, иначе может возникнуть фатальное несовпадение базисов и искажение результата. Строгого запрета, разумеется, нет, и в принципе, Лойфель вправе требовать моего участия, однако… На язык так и просится недоуменное:
— Но зачем?
— Ты очень внимательный чтец, Джек. И настырный. Если чего-то не поймешь, не остановишься, пока не разберешься до конца, а это мне и надо.
— Но почему?
Она жестко улыбнулась, по-прежнему не поднимая взгляда:
— Потому что я, неважно, с небес или из бездны ада, но хочу видеть, как мой убийца понесет наказание.
— Какой убийца? О чем ты?
Дора придвинулась поближе, так, чтобы слова, слетающие с ее губ, становились достоянием только моих ушей:
— Видел ряженую куклу в лимузине? Думаешь, зачем все это было нужно?
Я не ответил, но не потому, что не догадывался. Теперь, после странного желания, высказанного молодой и вполне здоровой женщиной, многое если и не становилось понятно, то наполнялось опасным смыслом. Я промолчал, потому что мой ответ Доре не требовался. Ей нужно было лишь мое безоговорочное согласие.
— Если меня убьют… Обещай, что попробуешь прочесть!
— Обещаю, До. Я прочту. Обязательно.
— Вот и славно.
Она поднялась на цыпочки и коснулась моего лба странно сухими и горячими посреди осенней прохлады губами, прошептав:
— Спасибо, Джек.
А потом поток пешеходов, не иссякающий перед входом в «Сентрисс» с утра до ночи, подхватил Дору Лойфель и унес прочь. В будущее, которое, судя по дымке, накрывшей мысли женщины, виделось моей знакомой мрачным и безрадостным.
Я очень легко заболеваю, но инкубационный период моей любимой заразы обычно проходит практически незаметно и длится ровно столько времени, чтобы невозможно было засечь его отправную точку: миг, взгляд и слово, которые нашли щелочку в душевном щите. Я очень часто болею переживаниями.
События сегодняшнего дня усугубили мое состояние, но начало новому витку лихорадки размышлений было положено чем-то другим. Может быть, вчерашними впечатлениями? Или недельной давности? Если бы можно было отчетливо выделять среди всей массы проносящихся мимо или увлекающих в свой водоворот бесед, мыслей и образов, я бы давно научился избегать ловушки. Пусть Берг верит, что в конце концов научится распознавать опасность в невинных повседневных вещах, а мне остается лишь вздохнуть и развести руками. Мое личное «невозможное» не хочет становиться реальностью.
Две женщины и две судьбы с одинаковым финалом. Каким? Смертью, конечно же, причем смертью внеурочной и нелепой. Кларисса Нейман уже мертва, Дора Лойфель одержима мыслями о скорой кончине. И никакой связи, кроме… Ну да, меня.
Нет смысла думать о том, что Клариссу можно было спасти. Только если оставаться при ней денно и нощно, тщательно следя за ее сознанием и сознаниями окружающих, дабы те неосторожными словами или жестами не столкнули с горы страданий снежный ком отчаяния. Кто отважится на подобный подвиг? Кто принесет всего себя в жертву другому человеку? Уж точно не я. Потому что становиться надсмотрщиком не собираюсь. И потому что слишком жаден. Да, я скупец, и еще какой. Я трясусь над каждой каплей собственной свободы и просто так не поделюсь ни одной. Только при соблюдении ряда непременных
