жизнь уютно и основательно. Сразу же после прихода к власти Гитлер выдвинул другой лозунг: 'Позиция захвачена'. Грести под себя все, до чего можно дотянуться со своего поста — таково было основное правило тех лет, распространившееся повсюду. 'Радуйтесь жизни, пока фитилек не погас', — ободряюще доносился снизу хриплый органный бас доктора Лея, алкоголика, руководившего 'Рабочим фронтом'. 'Наслаждайтесь и обогащайтесь', — поощрительно советовали сверху.
'Мы не ханжи! Красиво жить не запретишь', — звучало в кулуарах гитлеровских кабинетов. 'Устроиться на новом месте' — вот девиз первых недель и месяцев после прихода национал-социалистов к власти. 'Я не подглядываю за своими людьми, — сказал Гитлер однажды за обедом. — Делайте что хотите, но не попадайтесь'.
Таковы были напутствия самого Гитлера, намеренно указывавшего своим людям путь к кормушке. А уж им не нужно было повторять дважды. В те дни я услышал такое странное словосочетание: 'преднамеренная коррупция'. Да, очевидно, на эту коррупцию не просто смотрели сквозь пальцы — она и впрямь была преднамеренной. Находились люди, опасавшиеся, что коррупция быстро разрушит национал- социализм. Но Гитлер знал, что своим людям нужно 'что-то предложить'. Взамен погромов — посты в буржуазной администрации; вместо настоящей революции — все то, что она могла бы дать, то есть свободу всем любителям поживиться за чужой счет.
Все это было не в новинку — революция часто говорит своим детям: 'Обогащайтесь!' Но здесь обогащение происходило с такой бесстыдной поспешностью, что просто дух захватывало. Одна, две, три, четыре виллы, резиденции, дворцы, жемчужные ожерелья, антиквариат, персидские ковры, картины, десятки автомобилей, шампанское, поместья, подворья, фабрики. Откуда у них брались деньги? Ведь еще недавно эти люди были бедны как церковные крысы и сидели по уши в долгах. Они получали должности — по три, по шесть, по двенадцать должностей одновременно. На них сыпались всевозможные чины, они вступали в акционерные общества, получали дивиденды, ссуды, пожертвования. Весь мир старался помочь им. Каждому банку, каждому предприятию нужен был 'свой' партайгеноссе — как гарантия безопасности. Зато сам 'фюрер' отказался от своего рейхсканцлерского жалования. Он подавал остальным хороший пример. Впрочем, оно ему было ни к чему. За одну ночь он стал богатейшим в мире книгоиздателем, миллионером, самым читаемым автором — читаемым по принуждению. Он мог позволить себе порицать Геринга и его экстравагантные запросы. Порицать демонстративно, чтобы успокоить определенные круги. Гитлер 'очень, очень расстраивается' из-за Геринга, — говорил мне тогда Форстер. 'Мы должны сдержать свое обещание: никаких окладов свыше тысячи марок в месяц'. Легко было Форстеру говорить об этом. Сам он занимал пять должностей, и его доходы в двенадцать раз превышали 'обещанную' сумму. Вскоре он стал владельцем многих домов в Данциге. А ведь всего два года назад он приехал в этот город с пустой коробкой из-под сигар.
То же самое было и в Берлине. Соответствующий отдел имперского министерства финансов жаловался мне на нового госсекретаря, который за счет государства мебелировал свою квартиру на девяносто тысяч марок. Геринг выложил ванную в одной из своих многочисленных служебных квартир золотыми плитками. А Гитлер в ответ на жалобы референта из соответствующих органов, приказал уплатить недавно назначенному имперскому наместнику такое жалование, какого никогда не бывало в немецкой чиновничьей иерархии. Жалованье было уплачено. А простые люди с улицы, видя ряды помпезных автомобилей перед административными зданиями, шептали: 'Высоко метят новые бонзы'.
Гитлер довольно откровенно высказывался обо всех этих событиях. Неправда, что он молча сносил чье-то непослушание. Однажды я участвовал в так называемом инструктаже в бывшей помещичьей усадьбе в Пруссии. Гитлер рассказывал о программе своих ближайших политических действий. Рассказ был не очень содержательным. Зато потом я имел возможность послушать его в более узком кругу. Своим резким и гортанным голосом он кричал, будто его упрекают в несправедливости: дескать, он расследует злоупотребления отставных членов правительства, в то время как его собственные люди преспокойно набивают карманы.
'Этим простакам, имеющим наглость затевать подобные разговоры я отвечаю: скажите, а как же иначе исполнить справедливые требования моих соратников по партии и возместить ущерб, понесенный ими за годы нашей нечеловеческой борьбы? Я спрашиваю их: а может быть, лучше просто выпустить штурмовиков на улицы? Я могу это сделать. По-моему, это было бы то, что надо. Настоящая революция, недельки на две, с кровопролитием — это бы только прибавило народу здоровья. Однако я отказываюсь от революции — ради вашего мещанского спокойствия. Но мы должны это чем-то компенсировать! — говорю я им. И все их глупые упреки очень быстро смолкают'.
Гитлер рассмеялся: 'Необходимо время от времени чем-нибудь их пугать. Это мой долг перед соратниками по партии, — добавил он, сделав паузу. — Они этого требуют. В конце концов, они боролись и за то, чтобы просто выбраться из грязи. Смешно стесняться говорить об этом откровенно. Мой товарищеский долг — позаботиться о том, чтобы у каждого из них был свой кусок хлеба. Мои старые бойцы это заслужили. Мы делаем Германию великой и имеем полное право подумать о себе. Нам не нужно придерживаться мещанских представлений о чести и репутации. Пусть эти 'хорошо воспитанные' господа лучше честно признают, что мы осмеливаемся действовать в открытую, а они занимаются тем же самым, но исподтишка'.
Гитлер разгорячился, перешел на крик. 'Они хотят, чтобы мы вытащили их телегу из грязи, а потом отправились по домам с пустыми руками! Вот тогда они были бы довольны. Какой же я глава правительства, если мои люди еще не заняли всех постов? Да эти господа должны радоваться, что здесь не Россия и что их пока не расстреливают'.
В этом и заключалась сущность всей преднамеренной регулируемой коррупции. Однако замысел Гитлера был значительно шире. Он понимал: ничто не связывает людей столь неразрывно, как совместно совершенные преступления. Потом я узнал, что некоторых 'неблагонадежных' партийцев пытались 'повязать' следующим образом: от них требовали совершить в интересах партии какое-нибудь преступление, чтобы затем держать их в руках. 'Благонадежность' достигалась и более приятным способом — предоставлением доли в совместных доходных предприятиях. Вся партийная элита стала шайкой соучастников. Каждый зависел от каждого, и никто больше не мог быть самим себе хозяином. Вот что вышло из лозунга 'Обогащайтесь!'
Кстати, уже в то время стали распространяться весьма достоверные слухи, будто все партийные руководители, и не только они, переводят деньги за границу, чтобы застраховаться от возможных неприятностей. Наравне с деньгами в сейфах или у адвокатов хранились компрометирующие досье на основных лидеров национал-социализма. Владельцы этих досье рассматривали их как лучшую защиту от произвола партийного начальства или партийных органов. Такими откровенно гангстерскими методами все партийное руководство БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ обеспечивало не только свое будущее после падения режима, но и безопасность своих сегодняшних позиций. Невозможно представить всех масштабов коррупции, нагло и внезапно вторгшейся в жизнь Германии.
Один гауляйтер, имени которого я не хотел бы называть, потому что он принадлежит к числу честных партийцев и еще сыграет определенную роль в грядущем падении режима, сказал мне со всей откровенностью, что ему просто ничего больше не остается, кроме как пользоваться теми же методами. Если бы он вел себя иначе, его бы очень быстро сместили или даже убили. По дружбе он советовал мне собирать компрометирующие материалы на моих противников, в особенности на гауляйтера Форстера. Как только эти материалы окажутся у меня в руках, я смогу быть уверен в прочности своего положения. Без них я всегда буду лишь исполнителем чьих-то распоряжений. Компромат и капитал за границей — вот что делает человека неуязвимым. Мой приятель уже имел и то, и другое, и намеревался послать за границу свою жену, чтобы она могла представлять там его интересы наилучшим образом.
И он все-таки смог удержаться на своем посту, стоившем ему многих лет упорной борьбы — несмотря ни на какие трудности.
Апология цинизма
Что поражало в преждевременных откровениях этих людей, так это чистосердечный цинизм внутрипартийных разговоров обо всех текущих событиях. В связи с этим мне вспоминается одна из бесед с Гитлером в начале лета 1933 года, во время обеда. Разговор начался с замечания Геббельса о 'Крапиве' —
