чтобы население вам доверяло. Все остальное — чепуха'.
Я возразил и попытался рассказать ему о государственном платежном балансе Данцига. Гитлер грубо оборвал меня: 'Все эти мелочи меня не интересуют. Не создавайте трудностей Форстеру. Если он хочет строить — ради Бога, дайте ему столько денег, сколько нужно. Деньги НАДО достать. Постарайтесь это понять!'
'Форстер знает, что он делает, — добавил Гитлер потом, уже более спокойным тоном. — Мы должны убрать безработных с улиц. Чем быстрее, тем лучше. Мы не можем позволить себе роскоши долго ждать. Вся ответственность лежит на Форстере. Каждый партиец, должен оказывать ему содействие в его работе. Не создавайте Форстеру трудностей — лучше помогите ему'.
Я ответил, что делаю все возможное. Но мм должны регулярно предъявлять обеспечение нашей валюты. А в наблюдательном совете нашего валютного банка есть один поляк. 'Когда вы должны предъявлять обеспечение?' — спросил Гитлер. Я назвал ему срок. 'И вы не знаете, что вам делать! — возмутился он. — Я распоряжусь, чтобы на время проверок вам одалживали недостающую валюту. Потом вы будете ее возвращать. И вам не понадобится никаких сорока процентов обеспечения. Вы сможете вернуться к двадцати, к десяти процентам'.
Я попытался было возразить: 'Но ведь это же самый настоящий…' 'Обман? — продолжил Гитлер. — При чем тут обман? Что такое обеспечение? Обеспечение — это доверие. Люди доверяют нам и без обеспечения. МЫ — вот настоящая гарантия, а не деньги и не валюта. Наше слово, а не параграфы. А деньги и валюту мы можем вовсе отменить — хоть завтра. Вы меня поняли? МЫ гарантируем. И не приходите ко мне больше с такими элементарными вещами. Политик вы или теоретик? Вы считаете, мы делаем что-то не так? Всю ответственность я беру на себя. Кому вы больше доверяете — мне или вашим глупым параграфам?'
Гитлер прервался, затем продолжил: 'Так вот, не создавайте себе проблем. Деньги будут. Пока немецкий народ работает, я ничего не боюсь. Поговорите с Функом, — посоветовал он мне. — Вот у кого никаких предрассудков. И не позволяйте себя обманывать'. Гитлер взглянул на меня дружелюбнее. 'Зачем вы осложняете себе жизнь? Вы спотыкаетесь на ровном месте. Если бы мы задумались о формальностях — где бы мы сейчас были? Я не принимаю их близко к сердцу. Я готов ложно присягать хоть по десять раз на дню. Какое это имеет значение?' Он снова разгорячился. Я не знал, что ему ответить. Да и что мне было отвечать?
'Не застревайте на мелочах. Берите пример с меня'. Гитлер заметил мое внутреннее сопротивление. Он не стал садиться и продолжал, перейдя на приятельский тон: 'А что нам еще остается? Что вам дороже: ваша чистая совесть или восстановление Германии? Мы не имеем права думать о себе и своем мещанском целомудрии. У нас есть только наша задача. Если все пойдет не так, как мм рассчитываем — нас просто загонят в гроб; вы думаете, я этого не понимаю? Да, я иду опасным путем. К чему мне заботиться о каких-то там бумагах? Это тщеславные людишки относятся к себе так серьезно, они становятся в позу и говорят: 'Моя совесть мне этого не позволит!' Ничего себе! Вам, значит, не позволит, а МНЕ позволит? Уж не считаете ли вы, что вы лучше меня?'
Вошел Ламмерс. Гитлер снова заговорился и изрядно превысил регламент. Меня выпустили из кабинета. Снаружи, в просторной приемной, сидел мой знакомый, граф Шверин-Крозигк, министр финансов. Мои заботы были ему очень близки.
Аудиенция у Гитлера не решила моих вопросов. Год спустя это стало одной из причин для моей отставки.
9. ПОСЛЕ ВЫХОДА ИЗ ЛИГИ НАЦИЙ
(Октябрь 1933, Берлин, рейхсканцелярия)
Германия покинула Лигу Наций. Во время этого знаменательного события я находился в Женеве. Это был первый политический акт Германии, целиком исполненный в бесцеремонно-ошеломляющей гитлеровской манере. Возвращаясь домой, я посетил Гитлера в Берлине. Мне казалось, будто я должен открыть ему глаза на опасность сложившейся ситуации. В условиях общей напряженности даже самая незначительная ошибка могла спровоцировать превентивную войну против Германии. По крайней мере, так полагал я. Гитлер был совсем иного мнения. Я нашел его в великолепном настроении. Он буквально трепетал от нетерпения и жажды действий.
'Люди хотят войны, — ответил он на мои предостережения. — И у них будет война. Но только если я этого захочу'. Я возразил, что в кулуарах бытует иное мнение: некоторые с возмущением заявляют, будто такой разрыв уже равносилен войне. Гитлер пренебрежительно махнул рукой: 'Геббельс уже докладывал мне о них. Это просто кучка пессимистов. Они говорят, не думая. И ничего не делают. Они всего лишь протестуют. И как всегда, с опозданием'.
Гитлер спросил о моих личных впечатления. Я ответил, что положение Германии кажется мне очень опасным. Ситуация в Данциге, по моему мнению, тоже должна осложниться. Я никак не могу понять, что за необходимость была выходить из Лиги Наций. Ведь членство в ней давало так много возможностей для пропаганды наших взглядов и непосредственного влияния на другие государства. С помощью активной политической программы, включающей в себя некоторые идеи Лиги Наций (например, о правах национальных меньшинств Германии), Рейх мог бы приобрести очень выгодную тактическую позицию и быстро добиться успеха. Ведь новый председатель Лиги Наций родом из Южной Африки, и он с таким пониманием говорил о новой национальной дисциплине, установленной некоторыми нациями. У меня возникло впечатление, что новая Германия могла бы рассчитывать на определенные симпатии со стороны англосаксонского мира, и что внезапный выход из Лиги Наций едва ли сможет этому способствовать.
'Что за человек этот Симон? — перебил меня Гитлер. — Правда ли, что он еврей?' (Симон был министром иностранных дел Англии). Я сказал, что ничего подобного о нем не слышал. 'Мне сказали, что он еврей и хочет уничтожить Германию'. Я ответил, что мне это представляется маловероятным. Лично у меня сложилось мнение, что именно сэр Симон хочет добиться определенности в отношениях с Германией. 'А Бонкур?' — спросил Гитлер. О Бонкуре ему рассказывал Геббельс. 'Что он за человек? Кучерявый, корчит из себя якобинца…' Он не дал мне ответить. 'Эти люди уже не остановят подъем Германии. Мне пришлось закрыть эту лавочку. Раз и навсегда'.
Значит, сейчас мы проходим зону максимального риска — заметил я. Учитывая летние события, мне пришлось срочно издать циркуляр, обязывающий все партийные организации соблюдать строжайшую дисциплину. Только исключив всякую возможность случайной провокации, мы сможем надеяться на благополучный исход. Нет никакого сомнения в том, что покинув Лигу Наций, мы подвергаем опасности весь процесс вооружения Германии и заранее возбуждаем недоверие к нашей национальной политике.
Гитлер вскочил из-за стола. Некоторое время он молча прохаживался по кабинету. Потом заговорил, не глядя на меня, будто оправдываясь перед самим собой: 'Я должен был это сделать. Нужно было совершить что-то грандиозное, освободительное, понятное каждому. Я должен был вырвать немецкий народ из прочной сети зависимости, пустых слов и ложных идей — и снова предоставить ему свободу действий. Но моя политика не ограничивается нуждами одного дня. Пускай сегодня трудности чуть-чуть возрастут. Их перевесит доверие немецкого народа, приобретенное мною благодаря этому поступку. Никто нас не поймет, если мы продолжим дебатировать о том, о чем десять лет разглагольствовали партии Веймарской республики. У нас пока нет возможности пересмотреть границы Германии. Но народ нам верит. Народ хочет видеть, что болтовня закончилась, что начались какие-то события. Необходимо не то, что считают
