Потом он снова заговорил о Лиге Наций. Он назвал ее коррумпированной и прогнившей, как все демократические учреждения. Он полагал, что Лига Наций не оказала бы ему никакого сопротивления. Ведь это всего лишь чиновники, которые трясутся за свое жалование. Впрочем, он бы с удовольствием воспользовался лексиконом Лиги Наций. Для него это не составило бы труда. 'А уж мои соратники по партии сами догадаются, как понимать мои слова о мире во всем мире, разоружении и коллективной безопасности'.
10. ГИТЛЕР РАСКРЫВАЕТ СЕКРЕТЫ СВОЕЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ
Прошло еще несколько месяцев, и Гитлер позволил мне ближе ознакомиться со своими внешнеполитическими планами. Это было в начале 1934-го. Гитлер возвратился в Берлин из Берхтесгадена. Мне наконец представился случай доложить ему о результатах моего визита к маршалу Пилсудскому. Гитлер принял меня очень дружелюбно и вынес мне благодарность за все, что я 'сделал в интересах Германского Рейха'. Он внимательно слушал меня и поначалу не делал никаких замечаний. Время от времени он задавал мне вопросы.
Заключение германско-польского пакта, что бы там не говорили критики из числа буржуазных националистов и военных, существенно облегчало положение Германии. Этот пакт мог бы положить начало созданию обширной Германской Федерации. Так называемые посвященные считали, что пакт продержится до тех пор, пока Германия сможет наконец, не опасаясь удара с Запада, отобрать у Польши бывшие прусские земли. Но и это 'истинное' намерение Гитлера могло оказаться всего лишь слухом, распространяемым для успокоения партийных кругов. Гитлер охотно прибегал к камуфляжу — как в международных отношениях, так и в отношениях со своей собственной партией. Я сам полагал, что можно будет склонить Гитлера к проведению широкомасштабной политики экономического и политического завоевания Центральной Европы, и считал наши отношения с Польшей удачным началом для такой политики. Гитлера же прежде всего интересовали подробности моей беседы с Пилсудским — на их основании он пытался сделать выводы, насколько прочен будет этот пакт. Вдруг он задал мне давно назревавший вопрос: 'Будет ли Польша сохранять нейтралитет, если я начну действовать на Западе?'
Я не был готов к этому вопросу — до сих пор он казался мне лишенным какого бы то ни было практического смысла. Подумав, я ответил, что все будет зависеть от того, превратится ли разрядка напряженности между Польшей и Германией во взаимовыгодное политическое и экономическое сотрудничество. Я напомнил ему, что угроза превентивной войны миновала для нас совсем недавно. Для того, чтобы новые отношения сформировались, нужно время. Пока что на этот вопрос нельзя ответить однозначно. Впрочем, я полагаю, что, по крайней мере, круг лиц, близких к польскому маршалу скорее склонен распространять свои политические интересы на восточные и северо-восточные, чем на западные территории.
Гитлер кивнул головой. 'А как насчет Австрии? Какова будет позиция Польши, если я добьюсь присоединения Австрии к Рейху?' Я ответил, что у меня сложилось впечатление, будто Польша заинтересована только в том, чтобы как можно дольше отвлекать немецкую экспансию от польских территорий.
Я не могу судить о том, тактические ли это маневры или долгосрочная стратегия. Однако в июле прошлого года в Варшаве мне задали коварный вопрос: почему все-таки 'дранг нах остен', а не 'дранг нах вестен'? Ведь на западе — биологически одряхлевшие народы, а на востоке — развивающиеся. К тому же, западные районы Польши заселены сильнее, чем восточные районы Германии. 'Это очень кстати, — сказал Гитлер. — Когда я верну Германии славянские области, я позабочусь о том, чтобы немцы со временем не выродились в славян'. Тут он на мгновение задумался, встал из-за стола и принялся ходить взад-вперед по своему кабинету. Я воспользовался этой паузой, чтобы в общих чертах изложить Гитлеру свои мысли о том, какой может быть стратегическая концепция Германии в восточной политике. Я полагал, что следует повременить с пересмотром границ и проводить экспансию за счет интенсификации экономических и политических отношений, создавая взаимовыгодный союз центрально- и южноевропейских государств, из которого мирным путем можно постепенно создать что-то вроде федерации. Тем самым я хотел указать, что именно проведение такой мирной экспансии с наибольшей вероятностью обеспечит Германии поддержку англичан. Я отметил, что хорошие предпосылки для проведения подобной политики существуют не только в Польше. И германское национальное государство могло бы иметь большое будущее, если вместо бескомпромиссного пересмотра границ стало бы налаживать мирные контакты с соседями. Беседа с маршалом Пилсудским показала, что поляки действительно заинтересованы в том, чтобы найти общий язык с Германией.
Гитлер молчал. Трудно было понять слышит он меня или нет. Наконец он прервал меня: 'Мне и в самом деле очень приятно, что на Востоке я могу действовать совместно с Польшей, а не против Польши'. Потом он снова задумался и продолжил: 'Во всяком случае, я дам полякам шанс. Мне кажется, они реалисты и относятся к демократам точно так же, как и мы. Но пусть эти господа будут великодушны. Только тогда они могут рассчитывать на великодушие с моей стороны'. Гитлер спросил, готова ли Польша обменять некоторые области на равноценные области Германии. Я ответил, что не стоит начинать отношения с Польшей с такого вопроса — напротив, следует наладить отношения, и тогда этот вопрос решится сам собой. Гитлер никак не отреагировал на мои слова. 'Борьба с Версальским договором — это только средство, а не цель моей политики, — продолжил он свою мысль. — Прежние границы Рейха меня не интересуют. Восстановление довоенных размеров Германии — не та задача, которая может оправдать нашу революцию'.
'Вы собираетесь объединиться с Польшей и напасть на Россию?' — спросил я.
'Вполне возможно', — ответил он.
'Разве не это вы имели в виду?'
'Советская Россия — это очень трудно. Вряд ли я смогу с нее начать'.
Я возразил, что поляки вряд ли согласятся принять русские территории в качестве компенсации за свои западные, если им не предложить тех земель, которые их безусловно заинтересуют. Они вряд ли удовлетворятся одной лишь Белоруссией. Им нужны Прибалтика и Причерноморье.
'Об Украине пусть и не мечтают', — прервал меня Гитлер.
Впрочем (продолжал я), все эти планы, очевидно, несколько преждевременны, так как сначала нужно посмотреть — возможно ли вообще сотрудничать с ними и если да, то до какой степени. Я не сомневаюсь, что Польша, так же, как и Германия, заинтересована в дальнейшем вытеснении Советской России из Европы. Однако я опасаюсь, что Польша едва ли сможет с пониманием отнестись к украинской тактике Германии. Во время моего первого визита в Варшаву мне дали понять, что нам следовало бы снять с повестки дня идею Розенберга об Украине под германским руководством. Если Польша в определенной степени поступится своими интересами на Западе, то она, я полагаю, захочет сама реализовать свои территориальные претензии к Украине и — по меньшей мере — к Литве, а может быть, даже к Латвии. Польские политики видят в контурах Великопольской империи, протянувшейся от Балтийского до Черного моря, неизбежное будущее своей нации — и это не исторический романтизм, а вполне реальная, географически обусловленная тенденция.
'Мне не нужно, чтобы мы соседствовали с военной мощью новоиспеченной польской империи, — грубо прервал меня Гитлер. — Если так, то какой мне интерес воевать с Россией?'
'Но не учитывая интересов Польши, мы едва ли сможем уговорить ее поступиться западными территориями', — возразил я.
'Тогда я заставлю поляков отдать эти земли. Я уже сейчас в состоянии заставить их соблюдать нейтралитет. И я думаю, что разделить Польшу мне тоже не составит труда'.
Я спросил, как Гитлер рассчитывает это сделать.
'Все договоры с Польшей имеют лишь временную ценность. Я вовсе не собираюсь добиваться взаимопонимания с поляками. Мне нет нужды делить власть с кем бы то ни было'. Гитлер в молчании прошелся по кабинету. 'В любой момент я могу найти общий язык с Советской Россией. Я могу разделить Польшу в любое удобное для меня время и любым способом. Но я этого не хочу. Это будет слишком дорого
