целесообразным высоколобые интеллектуалы. Необходим Поступок, увлекающий массы — четкое и честное 'нет' всем этим лжецам, проявление решимости и воли к новой жизни. Разумно это или неразумно — все равно народ понимает только такие поступки, а не бесплодные торги и пересуды, из которых не выходит ничего. Народу уже надоело, что его все время водят за нос'.
Я не знал, что на это ответить. Если выход из Лиги Наций — начало новой, безрассудно смелой внешней политики, то простота этого элементарного решения всех проблем и впечатление, произведенное им повсюду, говорили сами за себя. На таких вот простых и мало кому понятных решениях, для которых Гитлер всегда ухитряется выбрать психологически соответствующий момент, основан целый ряд его внутренних и внешнеполитических успехов. Но в то же время — едва люди приготовятся признать неоспоримое интеллектуальное превосходство фюрера — на них тут же обрушивается поток его безумных речей, заставляющий усомниться, в своем ли уме этот человек. Я знаю, подобное случалось не только со мной, но и с другими партийцами, которые были готовы признать его положительные стороны, но рано или поздно натыкались на что-нибудь такое, после чего им оставалось лишь недоумевать или возмущаться.
Гитлер пустился в рассуждения и, забыв, где он находится и каким временем располагает, понесся от проблемы к проблеме, без точек и запятых, с каким-то сладострастием: 'Время демократии прошло. Тут уже ничего не поделаешь. Мы попали в течение, которое влечет нас за собой — все равно, хотим мы или не хотим. Кто не сопротивляется — того сотрут в порошок. Кто замыкается — отмирает. Остается одно из двух: или действовать, или погибнуть. Демократия не выстоит в великих схватках грядущих десятилетий. Германии просто повезло, что она своевременно отбросила эту устаревшую форму правления. В этом наше преимущество перед всеми западноевропейскими народами. Мы имеем перед собой противников, которые разрушают свое будущее ядами отмирающего организма.
Моя историческая заслуга — в том, что я это понял. Моя политика только кажется рискованной. Я знаю все слабые места этих демократических, либералистских, марксистских 'гигантов', и поэтому уверен в успехе. Победить во внешней политике нам поможет та же самая неумолимая логика фактов, которая привела нас к победе на внутреннем фронте. И я достигну своих целей без борьбы, таким же законным путем, каким я пришел к власти — это было просто, потому что это соответствовало логике событий, и никто кроме нас не мог спасти Германию от хаоса. Все, кто противостоит нам — ничтожны и беспомощны, они не знают, что им делать, потому что забыли внутренний закон любого действия. Секрет успеха национал- социалистов в том, что мы поняли: эпоха буржуазии и буржуазной политики прошла безвозвратно.
Демократия — это яд, который разъедает тело любой нации. Действие этого яда тем смертельнее, чем сильнее и здоровее нация. Старые демократические государства с течением времени привыкли к этому яду и поэтому могут влачить свое существование еще несколько столетий. Но для Германии, для юной неиспорченной нации, действие этого яда было смертоносным. Это как сифилис. Когда его впервые завезли из Америки в Европу, дело обстояло точно так же. Для тех, кто носил в себе этот яд на протяжении многих поколений, болезнь постепенно теряла свою опасность. Вырабатывался иммунитет, болезнь становилась безвредной'.
Гитлер принялся пространно пересказывать легенды об истории сифилиса. Казалось, он совсем забыл о предмете нашей беседы. Мы стояли у окна в его кабинете. Он ораторствовал, и у меня складывалось впечатление, что он наконец-то заговорил о вещах, которые были для него наиболее близкими и приятными.
'Германский народ следует оградить от всякого контакта с рассадниками демократической заразы, — вернулся он на конец к прежней теме. — Иначе народ погибнет. Мы еще не знаем, куда приведет нас наше дело. Это гигантский переворот. Мы еще в самом начале пути. Но мы хотим революции. И мы не отступим. Я сознательно сжег за собой все мосты во внешней политике. Немецкий народ в нерешительности топчется на пороге своей судьбы — я заставлю его пойти по дороге, ведущей к величию. Только всемирная революция позволит мне достигнуть своей цели. Для немецкого народа нет иного выхода. Его нужно беспощадно гнать к величию, иначе он снова впадет в малодушие и фатализм'.
По словам Гитлера, слабое руководство последних лет превратило Германию в мертвую зону, вокруг которой развертываются и крепнут движения прочих европейских наций. Если бы такое положение вещей сохранялось, Германия все больше и больше вытеснялась бы на задний план, погрузилась бы наконец в пучину безнадежного рабского прозябания, и ей бы никогда не удалось выбраться оттуда.
'Подобно тому, как в начале новой геологической эры крушение огромных материковых глыб изменяет весь ландшафтный порядок, как вздымаются горы, разверзаются трещины и возникают новые равнины и моря — так весь европейский порядок будет сметен гигантскими крушениями и извержениями. Чтобы сохранить себя в эту эпоху всемирных перемен, чтобы не сдвинуться с места и не перевернуться вниз головой — нужно стать твердым, как геологическая платформа. Для Германии существует единственно возможная реакция на усиливающееся давление — по собственной инициативе вмешаться в этот единый и неизбежный генезис новой исторической эпохи'.
Гитлер сказал, что немецкий народ станет новым мировым народом и сможет дать свое имя грядущей эпохе, только если он подчинится внутреннему закону нового мирового порядка. Национал-социализм стал знаменем этого изначального немецкого движения более или менее случайно. Руководящая роль, принадлежащая национал-социализму, и его достижения, которых не вычеркнуть из истории немецкого народа, основаны на своевременном и полном осознании сути великих всемирных перемен, космического вихря, в который вовлечены все мы.
После обзора этих гигантских перспектив Гитлер вернулся к проблемам современности. Он повторил мою мысль о том, что другие страны могут теперь использовать любой повод, чтобы выступить против Германии. Согласно ЕГО мнению, следовало бы искоренить самоуправство, ввести абсолютную общенациональную дисциплину и исключить тем самым возможность всякой случайной провокации. Кроме того, он готов заключить любой договор, который обеспечит Германии определенную безопасность. 'Я готов подписать все, что угодно. Я сделаю все, что может облегчить мне проведение моей политики. Я готов гарантировать любые границы, подписывать пакты о ненападении и договоры о дружбе с кем угодно. Некоторые недалекие люди считают, будто подобными средствами нельзя пользоваться, потому что может возникнуть такое положение, когда торжественное обещание понадобится нарушить. Но ведь любой пакт рано или поздно нарушают или признают недействительным. Вечных договоров не бывает. Дурак тот, кто, прежде чем подписать пакт, размышляет, сможет ли он выполнять его в любой ситуации. Почему бы не сделать людям приятное и не облегчить себе жизнь, если они считают что подписать пакт — значит что-то сделать и что-то урегулировать? Почему бы мне сегодня не подписать договор, который я завтра хладнокровно нарушу, если того потребует будущее немецкого народа?'
'Да, я заключу любой договор, — повторил Гитлер. — Это не помешает мне в свое время сделать то, что я считаю необходимым в интересах Германии'. Затем Гитлер заговорил о польской политике и дал мне задание склонить к беседе с ним польского маршала Пилсудского. Улучшение отношений с Польшей было для него в то время особой проблемой. Он снова подчеркнул свою готовность заключить пакт с Польшей и даже пойти на большие уступки. Его понятия о Польше были весьма наивны. Это не удивительно, ведь по восточному вопросу его консультировал данцигский гауляйтер Форстер — он был баварцем и отзывался о поляках в выражениях, самым нежным из которых было 'клопы'. Его незнание было столь чудовищным, что еще в сентябре 1933-го, вернувшись из Нюрнберга, чрезвычайно гордый своим участием в первом крупном партийном съезде, он предложил прекратить недавно начавшееся 'примирение' с Польшей и объявить ей войну. Он полагал, что Германия сейчас настолько сильна, что может уничтожить Польшу в несколько дней.
Гитлер был очень недоволен, когда я объяснил ему, насколько упрощенно оценивает ситуацию его 'младший брат'. Он тут же перевел разговор на описание грандиозных перспектив будущего Рейха. Он дал мне понять, что ошибка, совершенная Форстером от излишнего усердия, вполне поправима. Но никто и никогда не сможет понять величие наших задач одним лишь умом, не ощутив их сердцем и не отдаваясь им всей душой. Ему даже нравится такое усердие, потому что оно всегда выдаст настоящего революционера.
'Немцы тяжелы на подъем и любят удобства. Им не хватает революционного темперамента. Национал-социализм — первое настоящее революционное движение в Германии. Именно национал- социализм, а не марксизм, не буржуазные демократы 1848-го и не эти несчастные веймарцы. И мне нравится, когда мои соратники по партии желают невозможного'.
