- Когда придет время.
Джебри повернулся и размашисто зашагал обратно к вратам школы. Самоцветы остались валяться на камнях площади, но сосуд с головой родича шада Даманхура мардибы все-таки взяли и унесли с собой.
Когда халитты с каким-то особым удовольствием все-таки отобрали и ножны у мергейтов, а потом увели наглых послов в сторону странноприимного дома, Кэрис сказал сам себе:
- Теперь вся эта история мне перестала нравиться окончательно. Боги, боги, кто же мне скажет, что за сон послали небеса нашей девочке?
* * *
Даманхур, как поистине великий правитель, обычно выражал свое недовольство сдержанно. Шад крайне редко повышал голос в присутствии придворных, и уж тем более жрецов, и никогда не позволял себе хвататься за оружие, как частенько делал его отец - светлейший шад Бирдженд. В приступах ярости отец Даманхура имел привычку рвать саблю из ножен и самолично сносить головы виноватым. Недаром одно из прозваний Бирджен-да было Жестокий. Однако сегодня Даманхур вышел из себя настолько, что накричал на ни в чем не повинного Энарека, изгнал из комнаты стражу и запустил в стену старинным кувшином, отчего на мраморе остались красноватые следы винных брызг, стекших на пол и образовавших неприглядную лужу.
Было отчего злиться. Немытые мергейты выставили (не кому-нибудь, а самому шаду блистательного Саккарема!) столь наглые условия, что Даманхур, услышав речи посланников, на несколько мгновений потерял дар речи. Первым оскорблением явилось то, что посланник мергейтов вначале потребовал встречи с аттали эт-Убаийядом, а вовсе не с Даманхуром, - создавалось впечатление, будто Гурцат перестал воспринимать шада как сколь-нибудь значащего правителя. Аттали принял степняков, говорил с ними недолго, а затем велел позвать к себе саккаремского владыку.
Энарек, видя, что оскорблено величие шадана-та, наскоро сообразил устроить своему господину торжественный выход: телохранители с обнаженными саблями, штандарт Даманхура, боевые трубы... Может, на кенига Нарлака или посланника Великолепного Острова это и произвело бы впечатление, но мергейты остались бесстрастны и даже не поморщились, когда звук рогов, отражавшийся от округлого купола громадной приемной залы, достиг наибольшей силы.
- Преклонить колена! - рявкнул роскошно одетый сотник, не глядя на мергейтов. - Перед вами Солнцеликий повелитель шаданата Саккарем Даманхур Первый!
Мергейты не обратили на приказ никакого внимания. Даже сам аттали, стоявший на возвышении, слегка поклонился Даманхуру - дань уважения духовной власти к власти светской. Узкоглазые дикари остались стоять. Несколько измен-ников-саккаремцев, находившихся в свите посла, чисто машинально дернулись, но, увидев холодный взгляд степного тысячника, замерли.
- Преклонить колена! - прошипел начальник охраны Даманхура. Призыв канул в пустоту. Мергейты некоторое время молчали, дождались, пока шад, состроивший высокомерную мину, не встал рядом с аттали, и только потом высокий здоровенный тысячник промолвил на плохом Саккаремском:
- Я могу поклониться великому шаману. Он говорит с богами. Я не знаю страны под названием Саккарем и ее правителя. Есть только Полуденный Улус Великой Степи, господин которого - хаган Гурцат.
- Что? - Подняв брови, Даманхур глянул сначала на посла, затем на аттали, потом снова на посла. В глазах эт-Убаийяда читалось одно:
'Оставайся спокоен, шад, и прости этим варварам их детскую гордыню'. - Что он сказал?
- Я вижу только самозванца, - монотонно нудел мергейт, вовсе не глядя на шада. - Любой восставший против дарованной Заоблачными власти хагана для меня лишь злой враг. Посему я обращаюсь к белому шаману кюрийена Меддай, а не к тебе.
Тут мергейтский тысячник выступил вперед, легко подошел к мраморной плите, на которой стояли эт-Убаийяд и Даманхур (что вызвало нехорошие и угрожающие движения в рядах халиттов и телохранителей шада), и опустился на оба колена прямо напротив аттали. Шада здесь будто бы вообще не существовало. Степняк коснулся лбом пола, а затем, не поднимая глаз - в Степи это считалось знаком высочайшего уважения к собеседнику, а тем более шаману, - произнес заученные наизусть слова:
- Владыка мой Гурцат хочет передать белому господину из Меддай слова почтения. Ты, говорящий с богами, имеешь власть и над людьми. Прикажи своим бросить оружие и признать хагана. Иноземные воины, пришедшие из-за моря и с полуночных земель, пусть идут домой. Если кто хочет - пускай идет к хагану Гурцату и предложит ему свой меч и верную службу. Тогда мой повелитель не тронет никого и наши конные тьмы обойдут Белый улус, где живут боги.
- Обойдут? - задумчиво скрипнул престарелый аттали. - Значит, твой хаган желает идти дальше? К берегам Закатного океана? Или на полночь?
- Он поступит так, как скажут Заоблачные, - отрезал Менгу.
- А если я не соглашусь?
- Мы все равно не тронем Меддай, - ответил степняк. - Хаган не станет гневить богов, своих или чужих. Но твой город стоит в пустыне. Вода здесь есть, но я не вижу сочных пастбищ для овец, хлебных полей и деревьев с плодами. Мы не станем продавать тебе еду и другим не позволим. Клинки мергейтов не прольют крови шаманов и людей, которых вы взяли под защиту. Тогда станет ясно, чьи боги сильнее. Если твой Атта-Хадж дарует вам хлеб и молоко хвала ему. Если нет - на небесах взяли верх Заоблачные.
Эт-Убаийяд прокашлялся. Это была серьезная угроза. Все продовольствие в Меддаи доставлялось либо из Междуречья, либо с побережья, либо от границ Вольных конисатов. Если мергейты окружат город, через полторы-две седмицы начнется голод, даже если запасы пищи будут расходоваться крайне бережно. Тысячи беженцев, часть конной гвардии Даманхура, сосредоточившаяся в Меддаи... Обычно население Священного города не превышало трех тысяч человек - мардибы. Священная стража, ученики храмовых школ, слуги... Делавшихся к осени запасов с лихвой хватило бы на зиму вплоть до следующего урожая. Но не сейчас.
Аттали решился. Эт-Убаийяд не привык размышлять слишком долго и более полагался на помощь Атта-Хаджа, собственный опыт и... И доверчивость мергейтов.
- Даманхур. - Старец повернулся к шаду. В его глазах играли хитрые искорки, отчего Саккаремский владыка понял: сейчас лучше молчать и со всем соглашаться. - Ты слышал, что сказал почтеннейший посол степного хагана? Я, как предстоятель веры, приказываю тебе завтра к закату уйти из Меддаи и сложить оружие. Если ты не послушаешь моих слов, на тебя падет гнев Атта-Хаджа и колосья твоего ратного урожая скосят сабли подданных хагана. Иди.
'Так... - Даманхур почувствовал, как у него онемел язык. Сил хватило только на то, чтобы поклониться, заметить недоуменные взгляды гвардейцев и медленно зашагать в сторону открытой двери, ведущей прочь из приемной залы. Эт-Убаийяд, конечно, хитрит и пытается столь показательным жестом обмануть мергейтов. А если нет? Если и над ним нависло проклятье Самоцветных гор? Солнечный Атта- Хадж, помоги нам!'
...Шад почти уверовал в то, что судьба отвернулась от него. В течение двух колоколов он сидел на покрытой бархатным покрывалом скамье в садике своего скромного дворца и не желал видеть никого. Компанию Даманхуру составляли лишь кувшины с вином, а таковых собеседников оставалось все меньше и меньше. Если шаду изменил сам Учитель Веры - это конец. Остается лишь погибнуть в безнадежном бою.
- Сын мой, - Даманхур услышал скрипучий голос эт-Убаийяда. Аттали, опираясь на свой посох стоял в двух шагах от каменного диванчика - Отчего тебя охватил порок уныния?
- Вкупе с пороком пьянства, - заплетающимся языком проговорил шад. Мудрейший, сказанные тобой слова следует принимать за истину?
- Эль-Харф в своей Книге учит, - назидательно проговорил аттали, - слово лишь звук, несомый ветром и исчезающий в поднебесье. Я обманул посла. Он засвидетельствует перед хаганом, что я принял условия Гурцата. Прости, но я спасал Меддаи. Теперь перед лицом мергейтов ты станешь не только бунтовщиком, но и богохульником. Не думаю, что это ухудшит наше положение, но, по крайней мере, если степные тысячи пройдут через пустыню. Священный город останется неприкосновенным и я смогу защитить от голодной смерти всех людей, которые собрались здесь.
- Ты поверил мергейтам? - вскинулся шад. - Соглашение нигде не записано! Как только я продолжу
