Ратх сел в ландо вместе с Черкезом, кучер выехал в переулок, затем на Анненковскую. Проехав почти через весь город, ландо остановилось на Белинской, у двора Каца.
Поэт, перепуганный донельзя, украдкой посмотрел на Ратха и потупился. Черкезхан грозно спросил:
— Он был?
— Кажется, он…
— Так-с… Давайте зайдем в комнату, — с угрозой прогозорил Черкезхан. — Когда это было, господин поэт?
— Весной прошлого года, господин офицер. Я как раз написал стихи. У меня есть дата под стихотворением, я помню. — Он раскрыл альбом, полистал, остановил взгляд на стихах и подтвердил: — Да, весной… Конец апреля… Так и записано у меня.
— Хорошо, господин поэт, — удовлетворился ответом Черкезхан и внимательно посмотрел на Ратха. — Ты почему, змееныш, не сказал мне, что видел Галиго в ресторане «Омон» в обществе вот этого негодяя?
— Черкез, да ты что? — взмолился Ратх, — Никого я не видел.
— Ах, вот как! — взревел Черкез и, выхватив из-за голенища камчу, принялся хлестать младшего брата по плечам и голове. — Не видел, змееныш? Не знаешь ничего?
Ратх метался из стороны в сторону, вскрикивая от боли. И когда Черкез прекратил избивать его, сообразил: «Да ведь это Аман их тогда накрыл, а потом… Но не выдавать же Амана!»
— Ладно, Черкезхан. — смиренно сказал Ратх. — Допустим, что я их видел и прогнал Галию. Что плохого я сделал?
— Ты скрыл, змееныш, от меня этот случай и помог свершиться злодеянию. Галия ушла из дому, но не уехала. Она где-то здесь. Говори, где?
— Черкезхан, хоть убей меня, но такого я не знаю.
— И убью, сволочь! — вновь взревел Черкез и опять принялся избивать Ратха.
Ратх вновь заметался по комнате, но вот ударился спиной о дверь, вылетел в сени и пустился бежать. Он бежал, не останавливаясь, до самого дома. Прохожие оглядывались на него, как на сумасшедшего. Он, всхлипывая, бежал и бежал, пока не оказался во дворе своего дома. Заприметив брата, сообщил ему;
— Аман, берегись, Черкез нащупал след к Галие. Он нашел того поэта, с которым она была в ресторане. Я сказал, что это я разогнал их. Тебя Черкез ни в чем не подозревает, но может догадаться, где Галия.
— Спасибо, Ратх. Я сейчас же пойду к Камелии Эдуардовне и предупрежу ее, чтобы складывала манатки и переезжала на другую квартиру. В конце-концов, Черкез выйдет на ее адрес. Теперь он начнет рыться на почте и узнает, куда писали Галие письма.
Аман тотчас удалился. И едва он ушел, как приехал Черкезхан. Поднявшись на веранду, он долго стоял и смотрел неподвижно куда-то в пространство. Смотрел и улыбался. Так продолжалось е полчаса. Затем Черкезхан спустился с веранды и послал слугу к ишану, за Каюм-сердаром. Вскоре пришли оба. Ишан прошествовал первым, Каюм-сердар — за ним. Черкез держал килим над входом в кибитку, пока они не вошли. Затем снял сапоги и вошел тоже. Целый день длился семейный совет, и Ратх прекрасно понимал о чем. Вечером «троица» вылезла из юрты и приблизилась к порогу комнаты Ратха.
— Эй, змееныш, выходи! — приказал Черкезхан. Ратх, на всякий случай, давно уже оделся и все время думал: «Если опять начнут бить — убегу насовсем, и никогда больше не вернусь домой!» Выйдя во двор, поздоровался с отцом и ишаном. Каюм-сердар спокойно и уверенно сказал:
— Мы посоветовались и решили: пропажа нашей невестки Галии — дело рук твоих босяков, с которыми ты связан. Ее они спрятали и положили в чужую постель.
— Отец, да ты что?! — вскрикнул Ратх. — Причем тут босяки? Зачем им нужна Галия?
— Он опять это сатанинское племя защищает, — проворчал ишан. — Испортили они ему голову, Каюм-ага.
— Где Галия? — наливаясь злобой, с угрозой спросил Каюм-сердар. — Ну-ка, Черкез, заставь говорить этого негодяя.
Черкез схватился за камчу, но на этот раз не успел ударить, Ратх метнулся в сторону и перелез через дувал.
Забастовщиков начали освобождать в мае. Новый генерал-губернатор Туркестана Суботич под натиском рабочих накануне выборов в Государственную думу распорядился выпустить из тюрьмы забастовочный комитет Закаспия.
Нестерова вывели из камеры последним. Обросший, в потрепанном костюме, без шляпы, проследовал он по гулкому тюремному коридору за конвоиром.
В кабинете начальника тюрьмы его поджидали полковник Жалковский и новый полицмейстер Еремеев.
— Садитесь, — предложил Жалковский.
— Спасибо, насиделся, — отозвался Нестеров. — Почти четыре месяца — без всякого разбирательства дела.
— А вы сидели и жаждали разбирательства дела и суда? — усмехнулся Жалковский. — Или вы считаете, что вас и судить не за что? Достаточно было завести дело по взрыву тедженского моста, и вы нашли бы себе вечный приют в Сибири.
— Значит, вы пожалели меня? — поинтересовался Нестеров.
— Не совсем так, — пояснил Жалковский. — Просто не захотели судить многих других граждан. Тронь вас — за вами вытянется целый хвост преступников, участвовавших в деле взрыва. К тому же намечаются выборы в думу: государь против того, чтобы всенародная выборная кампания отмечалась судебными процессами.
— Ну что ж, спасибо за откровенность.
— Распоряжением Туркестанского генерал-губернатора вы освобождаетесь из заключения, но… Как вы понимаете, господин Нестеров, в каждом, даже самом приятном деле, всегда есть свое «но». Словом, генерал-губернатор предписал вам покинуть Закаспий и Туркестанский край в двухнедельный срок. Вот, ознакомьтесь с соответствующим решением, распишитесь и можете быть свободны.
Нестеров вышел из тюремных ворот, остановился, чтобы оглядеться и вволю вдохнуть в легкие свежего майского воздуха. Запрокинув голову, он увидел синее-синее небо, зеленую листву деревьев и зажмурился.
Сначала ему показалось, что почудилось.
— Ванечка, здравствуй!
Теперь он увидел ее. Она, в белом летнем платье, в широкополой шляпе, словно легкая птица, подлетела к нему и кинулась в объятия.
— Аризель, милая, как я мечтал о тебе… Как я тосковал…
— И я тоже… И я… — всхлипывала она от счастья. — Я знала, что они сегодня выпустят тебя. Вчера вечером к нам пришел Гайк и сказал.
— Гайк? — удивился Нестеров. — Это ваш, армянский священник?
— Ну-да, а кто же еще! Он пришел и сказал… Ах, Ванечка! — тут же воскликнула Аризель. — Ты же ничего еще не знаешь! Сейчас расскажу все по порядку. Идем… Они перешли через дорогу и направились в слобод» ку, мимо кладбища. За кладбищенской оградой виднелись кресты и церковь, скрытая в кронах деревьев. Слободка начиналась от самой церковной ограды и тянулась на три версты к востоку, перекрещенная множеством улочек и переулков.
— Прежде всего, Ариль, скажи мне, когда выпустили тебя? — спросил Нестеров.
— Дней через десять, — ответила она. — Три раза вызывали на допрос, все время спрашивали о тебе. Кто ты, да что… Особенно изощрялся полковник Жалковский. Чем, говорит, вы связаны с этим бунтарем? Я ему отвечаю: «Это вы считаете Нестерова бунтарем, а он самый замечательный, самый интеллигентный человек!» Я ему сказала, что ты знаешь наизусть всего Онегина, много читаешь и мечтаешь стать начальником судебной палаты.
