Ушли клоуны, пришли слезы…

— Посмотрим. Мы работаем только с электронной телеаппаратурой! Так что снимок придется делать с экрана.

— Думаешь, плохо выйдет?

— Нет, почему. У ребят из отдела хроники и из архива полно всяких трюков. Получится как в ателье… ну, не на все сто, но почти…

— Ты меня очень обяжешь, Йенс, — она взглянула на него повнимательнее. — Слушай, что с тобой? Неприятности?

— М-да…

— С женой поругался?

В кабинет всунула голову молоденькая длинноволосая блондинка:

— «Бомбу в ирландском автомобиле» ты делаешь?

— Не-ет. По-моему, Генри.

— О’кей. — И дверь захлопнулась.

— Да нет, жена тут ни при чем, — сказал Йенс. — Я сам точно не знаю, в чем причина. Мне муторно уже несколько месяцев. Паршиво мне, и точка. Паскудно. Все время. С коллегами отношения хорошие. Работа классная, если считать, что рассказывать каждый день о близящемся конце света — обычное дело. Но мы все привыкли. На Ингу мне жаловаться нечего. Дети живы-здоровы. Во мне дело, во мне! Я сам себе осточертел, противно глядеть на себя в зеркало. Странно: с Ингой я еще ни разу об этом не говорил, а с тобой — с ходу.

— Потому что мы видимся раз в сто лет. Иной раз легче откровенничать с барменом в кафе, чем с близкими людьми, — сказала она. — Но почему ты себе осточертел?

— Не знаю, зачем я живу. В прямом смысле. В чем идея моей жизни? В самопознании? Или в чем другом? Как это назвать? Кто я и зачем я — вот на чем я споткнулся.

— Скажи пожалуйста!

— Нет, ты ответь: откуда мне знать, кто я такой? Жизнь катится и катится. Все, что я делаю, я делаю всякий раз единожды. Я не знаю, когда и в какой ситуации я принял правильное решение, а когда ошибся. Но исправить допущенную ошибку мне не дано. Если бы события могли повториться в точности, как при просмотре вчерашнего материала, — да, тут был бы шанс! Извини, это идиотское сравнение. Кадры можно повторить, события же — никогда. Ни одно не повторится! Будь это иначе, я имел бы возможность многое сделать по-другому, умнее. Может, тогда я нашел бы себя. А так? Кто я? Зачем я? И что такое человек вообще? Ты, я, Инга, все? События не повторяются. Как же во всем разобраться? Сам себе жить правильно не прикажешь или приказа не услышишь… Выходит, все получается так, как должно получаться? Какой во всем этом смысл?

— Не знаю, Йенс.

— Ты тоже не знаешь, кто ты такая?

— Представления не имею, — ответила она устало.

— Да, но мы должны быть кем-то! Мы… — он оборвал себя на полуслове. — Дерьмо! Как говорится, тебе бы да мои заботы… Извини, Норма! Ты спросила, что со мной? А ведь если кому действительно паршиво, то это тебе. Тебе…

— Прекрати! — громко сказала она. И сразу понизила голос: — На кладбище вы снимали несколькими электронными камерами. Значит, у вас там была передвижная телестудия.

— Да. В автобусе сидел наш Вальтер Грютер, редактор. Перед мониторной стенкой. Потом он здесь уже смонтировал материал. Написал дикторский текст и наговорил его на диктофон. Ну, а вечером ребята из отдела хроники вставили его в программу «Мир в кадре».

— Вы до сих пор храните все выпуски «Мира в кадре»?

— Двадцатичасовой главный выпуск мы целиком переписываем на видео. Каждый день. Хочешь посмотреть «Мир в кадре» от четвертого сентября десятилетней давности — милости просим.

— И где эти кассеты хранятся?

— Есть специальное хранилище в подвальном помещении. Скоро там уже места не будет. Между прочим, Норма, есть полным-полно людей, которые твердят, будто прекрасно знают, зачем родились на белый свет и кто они такие.

— Не верю. А если и впрямь знают, какой им в этом прок?

— Не скажи, — протянул Кандер. — Если бы я, например, знал, я бы…

Резко зазвонил телефон. Он снял трубку, назвал себя.

— Да, Биргит? — И несколько секунд слушал. — Что значит «нет»? Должен быть! Проверьте еще раз! Значит, проверьте в четвертый… Извини, я нервничаю… Не могла же эта штуковина исчезнуть…

Норма откинулась на спинку диванчика.

— Что значит: «пропала»? У нас никогда ничего не пропадало! Позвони в «Хронику». Может, вы оставили кассету у них… Уже звонила… В «Хронике» нет… Черт бы его побрал! Нет, что за дела… Подожди, я сейчас спущусь…

Он положил трубку и встал.

— Немыслимо! Якобы пропала кассета с записью вчерашней вечерней передачи… Я… — Быстро подошел к Норме. — Боже мой, что ты?.. Что с тобой?.. — Он непонимающе смотрел на нее. — Ты вся в слезах. Даже ворот платья мокрый… Норма! Норма, умоляю тебя!

Она вытерла лицо платком. Тихо проговорила:

— Я правда ничего не заметила. Йенс. Я… нет, я сейчас не о Пьере думала…

— А о чем же?

— Об этом выпуске «Мир в кадре»… о том, что на свете ничто не повторяется, как ты сказал… и что ни у кого нет шанса изменить, поправить что-либо… Ладно, все, я уже в порядке. Иди, не волнуйся за меня.

— Оставить тебя одну? Сейчас?

— Да, конечно. Знаешь, эта жара… А я с утра за рулем…

— Приляг! Хочешь выпить? Водки? Виски? Коньяка? Воды со льдом?

— Нет, ничего не надо. — Она легла с ногами на диванчик. — Да иди же, Йенс.

Когда Кандер ушел, она закрыла глаза. И некоторое время спустя начала беззвучно взывать к Богу. Тебя нет, шевелились ее губы. Но если Ты действительно существуешь — ведь Пьер верил в Тебя даже в Бейруте, — если Ты действительно существуешь, сделай так, чтобы мой мальчик был избавлен от страха и мучений, молю Тебя! Чтобы он парил в неземном умиротворении. Чтобы он испытал это. Пожалуйста, сделай так, если Ты существуешь. Если Тебя нет, все мои надежды, конечно, тщетны. Но, если… Всем сердцем своим, всеми своими добрыми помыслами я с тобой, мой мальчик. С тобой и с твоим отцом. Оставайтесь, пожалуйста, со мной и помогите мне жить достойно… Ах, дьявольщина, подумала она, ведь что-то очень похожее говорил мне Пьер той самой ночью в отеле «Коммодор» в Западном Бейруте, а я сказала: «Ты сам в это не веришь. Признайся, а?», и он ответил: «О’кей, я тоже не верю. Но Боже мой, как бы мне хотелось в это верить, mon petit chou». Тогда было ужасно жарко и душно в Бейруте, на улице трещали пулеметы, снова прилетел бомбардировщик и дал ракетный залп, и весь наш отель содрогнулся. Все было так, как бывало в Бейруте каждой ночью, и я никогда не смогу забыть ни тебя, Пьер, ни тебя, мой маленький Пьер… От этого с ума сойти можно, я сейчас разревусь! Нельзя, ни в коем случае…

Она села, открыла свою репортерскую сумку, достала зеркальце. Почему вы смогли умереть, а я должна жить, думала она. Это несправедливо. Конечно, Бога нет… Она привела лицо в порядок, а потом долго сидела, стараясь ни о чем не думать.

Наконец вернулся Йенс Кандер и взволнованно сообщил, что видеозапись вчерашнего выпуска «Мир в кадре» с репортажем о похоронах и впрямь исчезла, в редакции переполох.

— Эту штуковину украли, — сказал Кандер. — Если ты знаком с устройством архива и у тебя есть ключи от него — нет ничего проще. Значит, это кто-то из наших. Ты о чем думаешь?

— О второй программе, — ответила Норма. — Они наверняка повторили репортаж в выпуске «Двадцать четыре часа» — ведь это практически повтор «Мира в кадре».

— Повторили, а как же. Да, и вот еще что: федеральное криминальное ведомство дало разрешение на съемки на кладбище всего двум студиям — обе немецкие.