сдает экзамен «на выдержку» командир 4-го корпуса гвардии генерал-лейтенант Василий Глазунов. Решив дать сигнал к атаке после атаки гитлеровцев на позиции 2-го батальона 142-го полка, он не собирался менять решение. Он знал, что если опередит немцев, то силы, сосредоточенные около дамбы, будут тотчас же переброшены на угрожаемый участок и преградят путь подразделениям 137-го полка прежде, чем те успеют достичь острия самой длинной стрелки, нарисованной на его карте.
Сообщение, которое он ожидал, поступило лишь за несколько минут до трех часов.
— В 15.00 открывай огонь, — блеснув глазами, приказал Глазунов командующему артиллерией и обратился к начальнику штаба: — Как только немцы прекратят атаку на квадрат 111, пусть батальон Ишкова контратакует.
— Они очень ослаблены, — напомнил полковник.
— Сообщи о моем решении в 47-ю дивизию, а сам соединись по радио с польскими танкистами, которые там сражаются. Пусть передадут командиру батальона, что я приказал контратаковать, как только немцы прекратят наступление.
Когда эти слова Глазунова передали старшему лейтенанту Ишкову, он, пожав плечами, сказал:
— Наверное, в контратаку мы будем выскакивать уже из могил…
Гитлеровские танки подходили к окопам. Немецкие солдаты вновь прорвали позиции на правом фланге, вышли в тыл, и гвардейцы были вынуждены сражаться врукопашную. К счастью, два вражеских самоходных орудия подорвались на минах, расставленных саперами прошлой ночью, и остановились. Одно из них, подожженное подкалиберным снарядом, загорелось. На левом фланге батальона немцы, прижатые к земле очередями ручного пулемета, залегли.
Ишков, охрипший от крика, собрал штурмовую группу, чтобы восстановить положение севернее высоты 119,0. В группе оказалось около десяти польских автоматчиков под командованием старшего сержанта Гайды. Прежде чем они бросились в атаку, где-то сзади за лесом и справа дали залп «катюши». Началась артиллерийская буря, загремели сотни разрывов.
Старший лейтенант прислушался, а потом сказал:
— Наша бьет! — Улыбка осветила его лицо, темное от гари, пыли и пота. — Дает фрицам прикурить… Пошли, ребята!
Через несколько минут немецкие танки повернули назад, огонь автоматов прекратился и немецкая пехота начала отходить. Ишков в соответствии с приказом командира корпуса повел штурмовую группу через лес на запад. С ней шли два польских танка. Не встретив сильного сопротивления, они дошли до немецких окопов, забросали их гранатами, взяли нескольких пленных. Они прошли еще около ста метров, но потом остановились: уже не было сил занять широкий участок фронта.
Гайда, ожесточенно преследуя двух немцев, не слышал приказа остановиться. Одного он застрелил из автомата, а второй куда-то исчез. Через мгновение пули застучали по стволам деревьев и настигли старшего сержанта. Эмиль почувствовал, как у него подгибаются колени, и упал на мох. Только теперь, ощутив боль, он понял, что у него прострелены обе ноги и он один в лесу. Долгое время с автоматом наизготовку он ждал, что немец придет его добить, но тот не появился.
У старшего сержанта было три индивидуальных пакета. Он носил их не для себя, а для других. Сам он не верил, что он, сержант, начавший службу еще до войны, к тому же кавалер ордена Виртути Милитари, полученного под Ленино, может попасться, как и всякий другой. Теперь вот бинты пригодились. Он разрезал ножом штанины, перевязал раны.
Впереди, за стеной леса, гремели артиллерийские разрывы. Стиснув зубы, Гайда попробовал встать. Кровь выступила через бинты, и он упал —ноги не слушались. Он пополз назад, к своим. Это было неимоверно трудно, пот заливал глаза, стекал по спине и груди.
Он полз, отдыхал, потом полз снова, пока не натолкнулся на своих. В окопе сидели два солдата со станковым пулеметом — рядовой с забинтованной головой и капрал. Они сказали, что сидят тут одни, сидят и ждут, но приказа об отходе не было.
Минут через пять на просеке появились немцы. Солдаты срезали их дружным огнем. Гайда почувствовал, как тошнота подкатила к горлу, видимо, от шума выстрелов. Его вырвало. Капрал дал ему водки, и Эмиль сразу почувствовал себя лучше. Он разделил на всех одну из захваченных вчера плиток шоколада. Этот шоколад был припрятан у него для племянника той девушки из Люблина, которая готовила вишневый суп и которую он решил взять в жены.
Чуть позднее раненного в голову рядового начало трясти как в лихорадке. Изо рта у него вдруг пошла кровь, и он, вздрогнув, вытянулся. Капрал оттащил его в заросли папоротника, положил на мох и прикрыл плащ-палаткой. Гайда посоветовал вытащить его документы. Свои они тоже вынули и спрятали под корни дерева. Если бы гитлеровцы захватили их врасплох, документы не попали бы им в руки. А у капрала на оккупированной территории осталась семья, немцы могли бы с ней расправиться.
Теперь они остались вдвоем у пулемета. Еще раза три выстрелили по появлявшимся из леса немцам. Ждали своих, не отходили, потому что не было приказа. Да и передвигаться тоже не могли, потому что капрал мог или тащить «максим», или нести Гайду, а бросить кого-нибудь из них не хотел. Нет такого закона, чтобы оставлять врагу оружие или раненого.
Контратака и контрудар
Муравьи без устали бегали вверх-вниз по корявой коре вербы. Пшитоцкому очень захотелось сесть, выпить воды из фляги, а потом, сняв мундир, лечь на спину в тени, не думая ни о чем, ощущая только, как стебли травы щекочут лицо.
Именно в этот момент в той стороне, откуда они пришли, где-то в лесу за Выгодой, послышался резкий свист, и термитные снаряды прочертили небо красными шрамами. Около трубы кирпичного завода поднялись клубы дыма и огонь.
Еще не смолкли залпы дивизиона гвардейских минометов, а советская артиллерия начала артподготовку. Разрываемый снарядами воздух свистел, шипел и выл над головой разведчиков Пшитоцкого. Перекресток дорог в Студзянках, кирпичный завод и фольварк исчезли в туче пыли, в которой сверкали молнии, взлетали груды земли и кувыркающиеся бревна.
Разведчики присели во рву, распрямили плечи, поправили гранаты на поясе. Все это они проделали, не вставая, потому что время от времени недолетавшие снаряды рвались близко от них. Осколки с тонким свистом срезали разлапистые ветки верб.
Над советскими окопами вспыхнула ракета, сверху ее настигла вторая, и они загорелись двойной красной звездой. Еще мгновение — и из-за высоты Ветряной показалась цепь 137-го гвардейского стрелкового полка. Не задерживаясь, бойцы смели гранатами заслон в окопах на подступах к кирпичному заводу, очередями ручных пулеметов уничтожили пытавшихся бежать немцев, быстро приближаясь к стене взрывов собственной артиллерии.
Снаряды стали пролетать дальше, взрывы перекочевали на фольварк, к аллее столетних тополей, на опушку леса. Пыль над кирпичным заводом стала оседать, и в тот же момент над полем раздалось протяжное «Ура-а-а!» наступающего 3-го батальона.
Из Повислянских рощ, словно в ответ на этот крик, появился 2-й батальон, рассыпавшийся в цепи. Солдаты бежали к фольварку наискось от дороги, у которой залегли наши. Из-за его правого фланга выдвинулся атакующий Студзянки 1-й батальон.
— Если мы хотим успеть на танцы, нам пора, — сказал хорунжий Пшитоцкий.
Все семеро, как по команде, выскочили из рва. Обгоняя командира, они бросились в сторону перекрестка полевых дорог, по которым еще грохотали взрывы последних тяжелых снарядов. Всего 50 метров отделяли их от белой одинокой часовни, когда со дна окопов, из погребов, из землянок начали выскакивать недобитые артиллерией немцы. Разведчики для устрашения дали по очереди на ходу и, помня о задании, погнались каждый за своим.
В названиях частей отразилась история их боев и побед. Например, 170-й гвардейский стрелковый полк несколько дней назад завоевал право называться Демблинским. 137-й полк будет носить название города, который тысячу лет назад стал колыбелью польского государства, — Гнезно.
