— Ирландец? Какая злая судьба забросила вас сюда? Простите, месье! Я спрашиваю вас как товарищ по несчастью, как заключенный заключенного.
Майнард искренне, без утайки рассказал свою историю.
— Ах, мой друг, — сказал француз, выслушав его. — Ваше дело пустяковое, вам нечего опасаться. Что же касается меня, все обстоит совсем по-иному.
Произнеся это, он тяжело вздохнул.
— Что вы хотите этим сказать? — машинально спросил Майнард. — Вы ведь не совершили преступления, я думаю?
— Совершил! Самое большое преступление — это патриотизм! Я был честен перед моей родиной, я желал ей свободы. Я один из скомпрометированных. Меня зовут Л.
— Л.! — вскричал ирландец, узнав имя, широко известное среди борцов за свободу. — Неужели это возможно? Это вы? Меня зовут Майнард.
— Мой Бог! — воскликнул его французский товарищ по заключению. — Я много слышал о вас. Я вас знаю, сэр!
В темноте эти двое заключили друг друга в объятия, прошептав дорогие их сердцам слова: «Да здравствует республика!»
— Свобода и демократия! — добавил Л.
Майнард ничего не ответил на это.
— Что вы имели в виду, когда говорили об опасности, которая вам угрожает? — спросил он. — Насколько это серьезно?
— Слышите эти звуки?
Оба замолкли и стояли, прислушиваясь.
— Да. Слышны какие-то звуки, а также выстрелы. Это стрельба из мушкетов. Я слышу отдаленный гул орудий. Можно предположить, что там настоящая бойня.
— Так оно и есть! — серьезно отвечал республиканец. — Эта бойня, которая уничтожает нашу свободу. Вы слышите похоронный звон по ней, а также по мне, я в этом не сомневаюсь.
Встревоженный серьезностью слов своего товарища по заключению, Майнард собрался было обратиться к нему за разъяснениями, как вдруг дверь распахнулась, и на пороге показались несколько человек. Это были офицеры в разнообразных униформах — в основном зуавы и африканские стрелки.
— Он здесь! — крикнул один из них, тот, в котором Майнард узнал Вирокка.
— Так приведите его! — скомандовал один из стоящих на пороге, с погонами полковника. — Мы займемся его делом без промедления!
Майнард предположил, что речь шла о нем самом. Но он ошибся. Имелся в виду более заметный, чем он, — и более опасный для империи патриот. Это был Л.
На открытом внутреннем дворе стоял большой барабан, и вокруг него — с полдюжины стульев. На верхней части барабана — чернильница, ручки и бумага. Всё это были атрибуты трибунала.
Однако трибунал был не более чем фарсом. Бумага не была отмечена какими бы то ни было записями «судебного процесса». Перья даже не опускались в чернильницу. Председатель и члены суда, а также судья, адвокат, прокурор и секретарь, — все были полупьяны. Все они жаждали крови, и уже заранее приняли решение, что она будет пролита.
Майнард не был очевидцем процесса. Дверь была закрыта, и он, стоя за нею, мог лишь слушать.
Это продолжалось недолго. Не прошло и десяти минут, как через замочную скважину в камеру ворвалось слово, однозначно возвестившее, что его товарищ по заключению осужден. Это слово было: «Виновен!»
И сопровождалось оно еще более зловещей фразой: «Немедленно расстрелять!»
Были слышны некоторые слова протеста, которые, как было ясно Майнарду, произносил его товарищ-заключенный, и среди них фраза: «Это убийство!»
После этих слов послышались звуки шагов — это были шаги солдат, строящихся в линию.
Затем на некоторое время воцарилась тишина, словно затишье перед бурей. Продолжалось оно недолго — лишь несколько секунд. Тишина была нарушена криком, заполнившим все здание «суда», криком, исходившим только от одного человека! Именно этот лозунг когда-то был способен отстранить королей от тронов, но теперь он был предлогом для того, чтобы казнить патриотов!
«Да здравствует республика!» — таковы были последние слова героя Л., обнажившего свою грудь перед пулями своих убийц.
— Пли! — раздался крик.
Майнард признал голос младшего лейтенанта Вирокка; эхо от стен отразило смертельный треск выстрелов!
Казалось бы, вряд ли кто-то будет ликовать по поводу этого подлого убийства. Но внутренний двор тюрьмы был заполнен странными людьми. Эти злодеи махали своими киверами, крича в ответ на вызов упавшего слова, означавшие падение Франции:
«Да здравствует император!»
Глава XXXVIII. Два флага
Прислушиваясь к происходящему изнутри камеры, слыша немногое из того, что было сказано, но тем не менее понимая все происходящее, Майнард пришел в ужас.
Человек, которого он только что обнимал, чье имя он давно знал и уважал, — этого человека собирались отправить в мир иной, как бешеную собаку! Он уже начал сомневаться, не кошмарный ли сон все это? Но он отчетливо слышал крик протеста: «Это убийство!»
Майнард повторил эти слова, ударив пяткой в дверь и надеясь таким образом помешать злодеянию или хотя бы задержать его. Он продолжал твердить и другие фразы протеста, пока его голос не был заглушён грохотом залпа, принесшего смерть осужденному. Он еще раз произнес эти слова, как только эхо залпа смолкло и тишина установилась во внутреннем дворе. Теперь его услышали члены трибунала вне камеры.
— Кажется, у нас там имеется сумасшедший, — сказал офицер, бывший главным на «процессе». — Кто это, Вирокк?
— Одного поля ягода, — ответил младший лейтенант зуавов. — Такой же мятежник, как и тот, с которым мы только что разделались.
— Вам известно его имя?
— Нет, полковник. Он приезжий — иностранец.
— Откуда?
— Из Англии или из Америки. Его забрали на бульварах. Мои люди взяли его по моему приказу.
— За что?
— Он мешал им исполнять свои обязанности. Но это не все. Я случайно вчера вечером столкнулся с ним в кафе де Миль Колон. Он выступал там против правительства и выказывал жалость к бедной Франции.
— Да ну!
— Я хотел поставить его на место, господин полковник, но некоторые из наших вмешались, чтобы защитить его, потому что он чужестранец.
— Это не оправдывает его: он ведь мог быть заброшен сюда, чтобы подготовить мятеж.
— Я знаю это, полковник.
— Вы готовы поклясться, что он поступил так?
— Да, я готов. Многие присутствовавшие были свидетелями. Слышите, что он говорит сейчас?
— Да, верно, верно, — ответил председатель суда. — Приведите его, пусть предстанет перед нами. То, что он иностранец, не защитит его. Сейчас не время стараться выглядеть приятной во всех отношениях нацией. Англичанин он или американец, его речи нужно прекратить. Друзья! — продолжал он, понизив
