Признание сына переполнило сердце Джулии нежностью и радостью.
— Чудесно, сынок, — ответила она. — Только смотри, осторожней!
Лишь вечером, заглянув в красную от глины ванну, Говард понял, что сын возился в саду.
— В чем дело, Уилл? — спросил он.
— Я рою яму. До Китая.
— A-а. Далеко до Китая, — ответил Говард.
— А сколько, папа?
Довольный, что сын вновь проявляет интерес к географии, Говард достал атлас и начал объяснять, где какой континент, на какой глубине находится ядро Земли и сколько от Альбо до Пекина.
— Значит, — сказал Говард, — когда мы ужинаем, они просыпаются и завтракают.
Уилл пришел в восторг. А Говард решил, что его сынишка — прирожденный географ.
То ли интерес к географии, то ли любовь к Рут были тому виной, но наутро Уилл вскочил с постели ни свет ни заря, полный решимости к вечеру добраться до Китая.
Вскоре вся соседская ребятня прознала, что Уилл возится на клумбе. Когда пришли гости и стали заглядывать за край ямы, Уилл завербовал их в помощники. К половине десятого в саду работали четыре землекопа, а вереница малышей таскала ведра с землей.
К обеду о затее Уилла услыхал кое-кто из родителей, и все были в восторге, что дети копаются «в чужом, черт подери, саду!».
— Вот чудеса — Ламенты отдали на растерзание свою клумбу, — заметила Сэнди Куинн, узнав от маленького Мэтью о размахе предприятия. — На, сынок, отнеси-ка им бутербродов!
Еще один щедрый родитель охотно предложил свои садовые инструменты — кирки, лопаты, вилы.
Подкрепившись и вооружившись, детвора с новой силой принялась за работу.
Авраам устроил себе выходной. Его головную боль сменила зубная.
Возлюбленная Уилла все утро прохлаждалась в гамаке между двумя деревьями авокадо. К полудню Рут заметила, что гости все прибывают, и ей стало не до мечтаний. Чтобы не пропустить самого интересного, она прошествовала к краю ямы и, подбоченившись, заглянула внутрь.
Из глубины на нее уставилась пыльная красная рожица.
— Это для тебя, Рут. — Уилл вскинул руки.
На губах Рут заиграла улыбка. Очень приятно! Еще лучше, чем рабы на Ниле!
— Дай мне лопату! — велела она и скользнула по лестнице в яму.
Говард по молодости лет все еще любил внешние атрибуты своей работы — автостоянку под окнами конторы, именную табличку на письменном столе, визитки с тиснеными буквами. В тот день, подъезжая к своему красивому беленому домику на вишневом «хиллмане», улыбавшемся хромированной решеткой радиатора, он изумлялся про себя, как многого достиг.
И у него еще все впереди.
Отец Говарда, по мнению сына, ничего в жизни не добился. Тед Ламент тридцать лет прослужил в отделе заявок на материалы и ушел на покой, заработав неплохую пенсию. Другие старики, удалившись от дел, стремятся увидеть мир, но отец Говарда путешествовал лишь с кровати в кресло и обратно. Как лежачий камень, замшелый, вросший в землю, он протянул так еще десяток лет. Умер он от удара, а спустя три месяца за ним последовала жена. В буфете Говард нашел пятьдесят семь банок тунца, семьдесят жестянок грибного супа-пюре, двадцать пять банок зеленого горошка и шестнадцать банок сгущенки. Словно отшельник, отец запасся съестным, чтобы неделями не выходить за пределы своего четырехугольного мирка.
Говард ни за что не повторит отцовских ошибок. Он уже успел повидать больше, чем отец за всю жизнь. И это еще только начало. Медная компания — всего лишь ступенька на пути к великим свершениям.
Пока «хиллман» не спеша катил по дорожке, Говард с наслаждением ловил звуки: еле слышный гул мотора, свист пронесшейся мимо машины, детский смех, звон лопаты. Славный денек! Хорошо жить на свете!
— Ламент! — окликнули его.
Бак Куинн помахал ему с другой стороны улицы и захромал навстречу. Шрапнельная рана, полученная в Пакистане, иногда напоминала о себе, и Бак с утра до вечера ковылял по округе небритый, в старой армейской спецовке, с опухшими глазами, — настоящий безумный англичанин.
— Мистер Куинн, — отозвался Говард, — как поживаете?
Куинн насупился:
— Дети весь день мельтешат. Ни минуты покоя.
— Правда? — удивился Говард: с чего это майор вдруг так интересуется детьми?
— Спасибо еще, не у меня в саду. — Бак Куинн хмуро затянулся сигаретой.
— Да. — Говард вежливо тронул шляпу и исчез за дверью. Ввязываться в разговор с Баком Куинном — себе дороже: он и без лопатки начнет указывать.
Пока Джулия говорила по телефону, Говард скинул туфли, прошлепал босиком по прохладным плиткам на кухню, плеснул себе пива и засмотрелся на пену в бокале. Дети и вправду расшумелись не на шутку. Наверное, у кого-то день рождения.
— Звонили Пью, — сказала Джулия, входя в кухню и поглаживая выпирающий живот. — Сказали, что их дети у нас.
— Зачем нам их дети? — Говард поцеловал Джулию, ласково похлопал ее по животу.
— Похоже, у кого-то в саду сборище. Они клянутся, что в нашем.
— Где Уилл? — спросил Говард.
— Играет, и Рут с ним.
— Пойду посмотрю, — решил Говард: пиво его явно взбодрило.
На месте клумбы зияла яма шириной с «хиллман», роз не было. Вокруг копошилась мелюзга, выпачканная красной глиной, и деловито передавала из рук в руки ведра. Говард зажмурился. Дом принадлежит компании — как и сад, и газон.
Теперь компании принадлежит еще и яма.
— Эй! — начал Говард.
Работа не останавливалась, на Говарда никто и не взглянул.
— Минуточку! — сказал он сердито.
Маленькие красные существа продолжали трудиться, будто не замечая его.
Отовсюду неслось:
— Китай! Китай! Китай!
Китай? Это неспроста!
— Уилл! — крикнул Говард.
— Он там, внизу! — ответил чей-то голос — вымазанные глиной лица были неузнаваемы. Красная рука указала на яму.
Говард заглянул внутрь, но ничего не разобрал в темной глубине.
— Уилл! А ну вылезай!
Говард вглядывался в лица ребят, обступивших яму. Что за мелкота? И тут он догадался — дети его коллег!
— Что вы сделали с моей клумбой? — рявкнул Говард.
— С какой клумбой? — переспросил кто-то из ребят.
— Вот с этой, которой больше нет! Хулиганье! Куда ваши родители смотрят? — бушевал Говард.
Дети тупо уставились на него. И вдруг один мальчуган, весь заляпанный глиной, крикнул в ответ:
— Мой папа разрешил! Он сказал, что он ваш начальник!
Говард силился понять, кто этот маленький нахал, и наконец сообразил: сын Бака Куинна. Из ямы
