– из чего следует, что вообще женщина недобродушна и злопамятна, как верблюд. Но в том-то все и дело, что это свойство, малопривлекательное в быту, может работать во благо на общественном уровне, где вещи существуют как бы наоборот. Ведь почему наши вельможи взяли моду жировать на казенный счет? Потому, что с самой княгини Ольги власть в России мужского рода, а поскольку наш русачок есть существо прежде всего добродушное, постольку в государстве у нас вечные нелады. Между прочим, заметим, что русское оружие прогремело на всю Европу именно в царствования Елизаветы и Екатерины, которые ревели над реляциями о потерях, но казнокрадам резали языки.
И вот спрашивается: если Татьяна Ларина как собирательный образ русской женщины чувствительно совершенней Евгения Онегина как собирательного образа русского мужчины, то почему все-таки Онегин вышел на первый план? А потому, что «на свете правды нет», потому что ни мышечная масса, ни быстрота реакции, ни размер обуви для такого первенства не резон. Правда, мужчина изобретательней женщины на всякие выдумки, приспособления и уловки, но они в силу его загадочной ограниченности всегда оборачиваются во зло. В лучшем случае таковые внешним образом, количественно работают на прогресс, например, колесо скорее всего выдумал мужчина, а не женщина, но разве мир стал совершенней с изобретением колеса... Мир стал совершенней оттого, что Христос родился, но, как известно, мужчины тут ни при чем.
Итак, на Руси главное действующее лицо – женщина, и эта истина имеет вполне математическое лицо. Чем скорее мы с ней смиримся, тем это будет даже патриотичней, а то как бы их сестра, окончательно осерчав на нас, остолопов, не отправилась бы обеспечивать обороноспособность куда-нибудь еще, где ее оценят и вознесут.
Жак Неккер пишет: «Нравственность в природе вещей» – и это на первый взгляд проходное соображение провоцирует настоящий разгул мысли вокруг вековечного вопроса: откуда берется зло?
А действительно, откуда оно берется, если нравственность в природе вещей, или, может быть, не прав Жак Неккер, или по меньшей мере зло так же естественно, как добро?
Как раз сдается, что Неккер прав. Собственно говоря, зло есть больше отношение, чем феномен, и существует оно постольку, поскольку человеческое сознание способно определить его как нечто противное норме и естеству. Вот живая природа не ведает зла, если не считать генетического знания на тот счет, что бытие есть добро, а небытие – зло. Между тем в природе только пауки пауков едят, а уже «ворон ворону глаза не выклюет», и лиса лисе не откусит хвост – следовательно, зло в законодательном порядке выведено за рамки одного вида и немыслимо, как людоедство среди коров. Таким образом, человек, по логике вещей, должен был бы являть собой предел нравственного совершенства, ибо, с одной стороны, он умеет провести разницу между пощечиной и поцелуем, а с другой стороны, он – высшее животное и венец. Так вот поди ж ты: на такое лихо способен человек, этот конечный продукт природы, которого не знает ни одна из пяти стихий.
Вместе с тем очевидно: человек оттого и человек, что он носитель врожденного нравственного закона, то есть способности наитием отличать доброе от дурного и понимать последнее как нечто противное норме и естеству. Иначе чего бы он ужасался смертоубийству, хладнокровно относился к посторонней собственности, сострадал бы чужому горю и в 99 случаях из ста предпочитал пощечине поцелуй... Видимо, человек расчетный вышел настолько универсальным, способным на все, даже на самоуничтожение, что оказалась под сомнением его способность к социальному бытию. И вот поскольку высшие качества человека могут проявляться только через общение с себе подобными, постольку возникла необходимость ограничить его внутренним законом, ибо злодейство, в диапазоне от убийства до мелкого воровства, на деле куда выгодней и занятней, чем, скажем, переплетное мастерство.
Но тогда логично будет предположить, что способность человека, например, к нанесению тяжелых телесных повреждений есть признак выпадения из подвида хомо сапиенс в какой-то иной подвид. Вернее всего, это будет узкая группа лиц, которые страдают латентными душевными заболеваниями, может быть, не опознанными современной психиатрией, но при этом самого медицинского существа. Как правило, эти особи пребывают в своем уме, но даже в том случае, если злодейство вызвано непосредственным интересом, положим, материальной выгодой или местью, очевидно, что тут налицо лишь повод, а первопричина зла, видимо, такова: субъект всякого насильственного преступления – не то чтобы не человек, а, так скажем, ограниченно человек. Видимо, в известный период жизни, когда образуется нравственный аппарат, что-то у иных особей заедает в машинке, ответственной за правильное психическое развитие, и в результате является нечто промежуточное, уродливое, как тритон. Такие особи не отличают добра от зла, всесторонне враждебны миру и страдают своеобразной амнезией, то есть из всех человеческих навыков способны только жалеть мамаш да знают, как расстегиваются штаны. Недаром собирательный образ так называемого матерого уголовника дает точно такую же картину, что наблюдается среди душевнобольных, склонных к самоубийству: злодей настолько не уважает человека в самом себе, что ему ничего не стоит, например, вскрыть себе вены, проглотить тюремную ложку или засыпать толченым стеклом глаза.
Таким образом, злодей, он же преступник насильственной ориентации, есть прямая психическая аномалия, будь он хоть Ванька Каин, хоть венценосный Наполеон. Между прочим, из этого следует, что круг по-настоящему сумасшедших куда шире, чем принято полагать. Правда, им по-разному отзываются их злодейства, часто и вовсе никак не отзываются, а бывает, сколь это ни поразительно, что сих болезных всячески возносит поэтизированная молва. Взять хотя бы идиота Савонаролу, банального бандита Степана Разина или Александра Македонского, который завоевал полмира, собственно, от нечем себя занять. Посему разница между Александром Македонским и вором-домушником заключается только в том, что душевнобольные из числа деятелей и героев орудуют в таких сферах, где убийства и грабежи нечувствительно перетекают из категории «уголовное преступление» в категорию «государственная политика», вроде того как количество крестьянских коров, подохших от бескормицы, превращается в абстрактное качество падежа.
Однако ежели это так, то есть ежели злодей оттого и злодей, что по нем плачет отделение для буйнопомешанных, то приходится ставить крест на всей юриспруденции, над которой корпело человечество со времен государства Ур. Ведь из чего исходит эта самая юриспруденция? Да из скрижалей Моисеевых, из древнего завета «око за око и зуб за зуб». При этом законники всего мира стоят на том, что, конечно, встречаются экземпляры, способные зарезать одиннадцать человек в состоянии аффекта, но вообще-то между народным заседателем и убийцей – разницы никакой. Поэтому убийца должен быть неотвратимо пойман, осужден и наказан сообразно размаху своей вины. Таким образом, юриспруденция ставит себя в положение царя Дария, приказавшего высечь море. В том-то вся и штука, что закон, выдуманный людьми психически здоровыми, так сказать, рассчитан на людей психически здоровых, в то время как объект его – преимущественно идиот.
Спрашивается, во-первых: что значит наказать существо, которое походя зарезало одиннадцать человек? Во-вторых, спрашивается: а зачем его наказывать, если все равно убиенных к жизни не возвратить, если потенциальных убийц напугать нельзя, ибо им пугаться нечем, если однажды убивший непременно убьет опять? Или неправда это, что люди столько времени уничтожают себе подобных, сколько существует заповедь: «Не убий»? Наконец, спрашивается: ну куда это годится, чтобы в Христовом мире, исповедующем высшие, иногда иррационально высокие ценности, вроде любви к врагам, правосудие совершалось бы исходя из правила: око за око и зуб за зуб?..
Следовательно, не наказывать надо злодеев, а изолировать и лечить. На неопределенно длительную перспективу – пожизненно-медикаментозно, как пользуют необратимо умалишенных, пока, наконец, не изобретут вакцину против нравственного помешательства, вроде той, что существует против оспы, деторождаемости и чумы. Ведь чего напридумали: газеты из космоса читать, сидючи дома, узнавать про погоду в Новой Гвинее! – стало быть, есть надежда, что когда-нибудь человечество найдет средство от насильственной формы зла.
Вот, чай, тогда-то и заживем!
Читаем у Александра Ивановича Герцена: «Да, любезный друг, пора прийти к спокойному и смиренному сознанию, что мещанcтво – окончательная форма западной цивилизации». Мы от себя добавим: почему же только западной? Человеческой цивилизации вообще. Если уж так сложилась история с
