географией, что именно западный мир обозначил пути прогресса, то, видно, даже такой самобытной стране, как Россия, этой злой доли не избежать. Тем более что самобытность наша какая-то подозрительная, надежды на крестьянскую общину не оправдались и марксисты обмишурились с пунктом приложения своих сил. Правда, в России покуда модничают, гнушаются мещанской системы ценностей, но это исключительно оттого, что мы задержались со стартом на триста лет. Вот и Герцен опять же пишет: «В нашей жизни, в самом деле, есть что-то безумное, но нет ничего пошлого...» – это верно, да только оттого-то и верно, что мы задержались со стартом на триста лет.
А впрочем, мещанство как окончательная форма цивилизации – такая ли уж это катастрофа, как может показаться? Ведь, с одной стороны, общественный прогресс в такой же степени подчинен объективной закономерности, как и развитие Вселенной, и нравится нам, что у Сатурна имеются кольца, или не нравится – это даже сравнительно не вопрос. С другой стороны, что такое мещанство? А доминанта посредственности, благополучие в качестве единственной цели жизни, оперетка как высшее проявление прекрасного, Христос как ходатай и прокурор. Кажется, ничего страшного, все в пределах здравого смысла, но тогда почему в глазах русака эти добродетели – сомнительные добродетели и против них бунтует причудливый русский ум? Видимо, потому что на Руси мор, революция, неурожай, романтизм, тюрьма да сума – это будет норма, а достаток и торжество правопорядка – приятная аномалия, что-то вроде каши из топора. Положим, и голландцы в начале семнадцатого столетия страдали острой формой романтизма, пепел Клааса стучал в сердца, и с продуктами питания у них были перебои, и мудрец Борух Спиноза мутил умы, но минуло три столетия упорядоченного, созидательного бытия, и оперетка вышла на первый план. А мы по- прежнему норовим жить высокими идеалами, поскольку еще не оправдали себя наши тучные черноземы, русачок никак не научится переходить улицы на зеленый сигнал светофора и коммунальное сознание сидит у него в крови.
Таким образом, загадка прогресса состоит в том, что успехи культуры находятся в обратной зависимости от успехов цивилизации, то есть чем благоустроенней государство, тем уже и пошлее собственно человек. Разгадки эта загадка, видимо, не имеет, как не имеет ответа простой вопрос: почему из соединения водорода и кислорода получается вода, а не фантики от конфет?.. Зато мало-помалу выясняется цель истории, которая, по всем вероятиям, заключается в выведении оптимального человека, этакого гибрида из хорошиста, папаши Гранде и соседа по этажу. Насущность сего оптимального человека можно объяснить тем, что именно простак, исповедующий Лютера и двойную итальянскую бухгалтерию, способен обеспечить всяческий, органичный и вечный мир.
Нужно сознаться в греховной мысли: правопреемников сепаратиста Джорджа Вашингтона почему-то не жаль, а вот русской культуры жаль. Тем более что у нас в России дело, очевидно, идет к тому, что все виды духовной деятельности вот-вот задавят телевидение и кино. Кино – это куда ни шло, оно еще при Эйзенштейне нащупало себя как самостоятельное искусство, даже не сказать, что общедоступное, но телевидение – это Содом и Гоморра нашего времени, прямой наследник масленичного балагана, первый потатчик невеже и дураку. Вот что любопытно: на Западе телевидение идет сразу после Библии, потому что так звезды расположились, а в России главенствует потому, что большевики аристократию извели.
Как бы там ни было, а до изобретения Зворыкиным принципа передачи изображения на расстояние ничто до такой степени не прислужилось запросам обывателя, как «голубой экран», ну разве еще кровавые состязания гладиаторов и лубок. Оно и понятно, поскольку зворыкинская новелла позволила охватить несметную аудиторию остолопов, которые заказывают музыку по праву огромного большинства. Непонятно другое: почему посредством вываренного чернильного ореха человечеству передается категорический императив и «Братья Карамазовы», а посредством невообразимых технических ухищрений – викторины для дураков? Видимо, все-таки потому что, бог весть чего ради, успехи культуры находятся в обратной зависимости от успехов цивилизации, что вообще человечество развивается по Платону, который, как известно, недолюбливал поэтов и чаял торжество всяческой простоты. Разумеется, глупо сетовать на характер научно-технического прогресса, да, собственно, никто на него и не сетует, а просто мучительно грустно сосуществовать с этакой объективной закономерностью, как с вечной чередой нищих от паперти до ворот.
Занятно, что успехи науки и производства не так влияют на общественно-политическое развитие человечества, во всяком случае, паровоз, электрическое освещение, радио, самолет были изобретены в эпоху абсолютизма, который от этого нимало не пострадал. Хотя это еще бабушка надвое сказала, может быть, как раз из-за паровоза и пострадал. Положим, сидит калужский мещанин в вагоне третьего класса и думает: что за ерунда! Который год по рельсам ездим, а государственное устройство как при Владимире Красное Солнышко – стыдоба! И вот эта революционная мысль ширится, крепнет, помаленьку становится материальной силой, и в результате Россия откатывается в «золотой век» натурального обмена, антропофагии и культа каменного вождя. Правда, при этом наблюдается небывалый подъем народного духа, который Европа знала разве что в эпоху религиозных войн, но по департаменту материальных благ мы постепенно сравниваемся с буддийским монастырем. Тут уж ничего не поделаешь, потому что русский мещанин если призадумается ненароком, то жди чего-нибудь фантасмагорического, даже и не беды.
Ведь это у них мещанин – третье сословие, крестник энциклопедистов, а у нас он – сгусток отрицательной энергии, который, если что, первым делом инородцев режет, как поросят. Вот извел русский мещанин нашу аристократию, то есть именно мещанин извел, озлобленный от собственной беспомощности, недоучившийся, завистливый и потому большой охотник до каши из топора... И что же? А то, что, сдается, только на аристократии и держалась непутевая, нечистая на руку наша Русь. Даже демократ, хотя и граф, Клод-Анри де Ревруа де Сен-Симон считал: «Понятие о чести есть более сильный стимул нравственности, чем любое уложение о наказаниях», – следовательно, в стране, где законов нету, одна «голубая кровь» в состоянии гарантировать правильное отправление государственности от подрывной деятельности самородков, исстари воспевающих Стеньку да Пугача.
То-то теперь днем с огнем не сыскать такого государственного мужа, в котором можно быть твердо уверенным: этот не украдет. То-то во властителях дум теперь ходят видавшие виды тетки и тертые мужички, которые песенки поют, отчего складывается такое впечатление, что у нас только и делают, что поют. То-то наше телевидение – прямой наследник масленичного балагана, который затмил все, от музыкальных вечеров до литературы, а также первый потатчик невеже и дураку. Словом, и в России буржуа торжествует, даром что он покуда больше урка, чем буржуа.
Правда, еще жива аристократия духа – русский интеллигент, но силой вещей он поставлен в такое жалкое положение, что его можно и не считать. Он еще дует в свою дуду: дескать, гуманистические идеалы, дескать, не хлебом единым жив человек, но какое это может иметь всемирно-историческое значение, если ему не на что купить дополнительные штаны.
Однако возьмем в предмет, что Россия, которая всецело под мещанином, – это уже не Россия, а опасное недоразумение, «потому что это уже нам всем темно представляется, и мы едва...»[1]
В преклонном возрасте человек еще потому несчастен, что ему нечего почитать. То есть давным-давно все прочитано, во всяком случае из того, что стоит внимания серьезно ориентированного субъекта, и поэтому к старости он несчастен дополнительно, ни за что.
Правда, никто ему не мешает пройтись по второму кругу, перечесть кое-какие капитальные сочинения, на которых зиждется мировая художественная культура, не вершки ее, а именно корешки. Сдается, что такое повторение может оказаться питательным, и вельми, поскольку в молодости нам не все дано прочувствовать и понять.
Ведь действительно со времен царя Хаммурапи детей в школе учат тому-сему, но только не тому, чему в первую голову следует их учить. А учить начинающего человека нужно не химии и не математике, а простейшей вещи – чтобы он трактовал ближнего, как себя.
Между тем в каждом выпускном классе, среди молодых людей, превзошедших хитрости интегрального исчисления и нуклеиновой кислоты, наверное, найдется пятеро доносчиков, десять душ беспринципных дельцов, два вора, один убийца и пара очкариков, неспособных ударить однокашника по лицу. Отчасти такая вариативность объясняется тем, что возможности воспитания человека исчерпываются еще во младенчестве, лет так в пять, причем в нем на равных участвуют и отец с матерью, и худое питание, и бандит, который живет за стенкой, потому-то этот процесс предполагает гадательный, непредсказуемый результат. Другое дело – образование, каковое всегда система, имеющая в виду определенную цель,
