было специальное сообщение в «Патриоте».
Но вот какая ирония судьбы: только якобы Андрея Андреевича Железнова адмиралом провозгласили, как он сломался бесповоротно; внезапно в нем что-то неприятно заскрежетало, из ноздрей повалил прогорклый дымок, потом раздался небольшой взрыв, и с тем искусственный человек окончил существование. Экзерцис разобрал его на части, кое-какие дефицитные детали, разумеется, прикарманил, а прочее пошло в лом.
Трудно сказать, почему именно в этот исторический момент — поскольку кончину искусственного человека некоторые круги содержали в тайне, — может быть, потому что в центре побаивались металлического председателя за беспрецедентностью пребывания такого создания у кормила, но именно в этот исторический момент центр прислал в Глупов нового председателя горсовета из плоти и крови, а фамилия была его Колобков. Это оказался приятной внешности человек, в пику всякой традиции довольно элегантно одетый и, что примечательнее всего, с вечной симпатичной улыбкой, как бы нарисованной на устах. Руководителем же он показал себя снисходительно-энергичным, но с уклоном в справедливость и рационализм; качества эти, по глуповским меркам, представлялись конечно же книжными, неземными.
Вот первые слова, сказанные Колобковым с трибуны очередной сессии горсовета:
— Совсем вы тут, ребята, распоясались, как я погляжу! — заявил он и грохнул по дереву кулаком.
Больше он тогда ничего не сказал, ибо был человеком дела. А дела ему предстояли нешуточные, прямо заметить, требовавшие исполинского напряжения — мало того, что в городе господствовала без малого хозяйственная разруха, да еще колобковские предшественники за шестьдесят с лишним лет вполне достигли того, что, несмотря на тысячелетние усилия, так и не далось отечественной монархии, а именно: совестливого человека днем с огнем было в городе не найти, с другой стороны, глупость стала, что называется, нормой жизни; таковская публика стояла у кормила власти в течение последних шестидесяти с лишним лет, что совестливые люди и умники автоматически приравнивались к диверсантам. Словом, Колобкову оставалось только удивляться, как это еще на семидесятом году власти трудящихся на местах ходят трамваи, работает водопровод и при всем желании невозможно с голоду помереть.
Перелопачивать глуповскую жизнь Колобков начал с того, что решил починить новое здание горсовета. Однако сразу же выяснилось, что в городе нет таких сил, которые были бы способны подняться на это дело, местные уже и жен-то халатно крыли, без огонька, и Колобкову в конце концов пришлось выписывать строителей из Финляндии. Хотя некоторые несознательные глуповцы по старой памяти обзывали строителей «чухней белоглазой», финны отлично поправили здание горсовета и в качестве интернациональной помощи даже оставили в Глупове контейнер ливерной колбасы; на нее было сразу наложил руку начальник здешней милиции Филимонов, но председатель Колобков его живо окоротил.
Правда, эта первая победа на хозяйственном поприще не обошлась без политической провокации. В то время как толпа глуповцев наблюдала за чуждыми строительными работами, какая-то безответственная личность выступила со следующим предложением:
— А может быть, давайте просто-напросто опять пошлем депутацию за варягами?
К чести глуповцев, никто этого отщепенца не поддержал.
Во-вторых, Колобков посадил тех разбойников, которые в свое время образовали некоторые круги, оставив без внимания — как говаривал император Николай Павлович — одного городского прокурора Бадаева глупости его ради и еще потому, что тот на первых порах оказал ему политическую поддержку.
В-третьих, председатель объявил Зеленому Змию войну на уничтожение. При помощи роты мотострелков он накрыл «самтрест», который помещался в бункере на углу улицы Стрункина и Стрункинского тупика, и бойцы расстреляли змейское гнездо из гранатометов. Сам вечный искуситель со страху ударился о бетонный пол, принял свое исконное обличье и улетел; Сашка Соловейчик, к сожалению, тоже скрылся, прихватив с собой такую сумму в золоте и бриллиантах, каковая могла бы составить госбюджет небольшой страны. Но, из видов социальной справедливости, и глуповцам досталось по первое число за историческое их пьянство; Колобков так и пишет в передовице «Красного патриота»: мол, сами во всем виноваты, только и знаете, что с утра до вечера хань гонять, до чего, понимаете, распустились! нет чтобы сарайчик какой построить или лишнюю партию сыграть в шашки — вам бы только глаза залить! ну ничего, вы, мол, у меня сядете на минеральную воду, вы у меня с ближайшего понедельника начнете новую жизнь!..
В-четвертых, Колобков навел официальную критику на прежнее руководство в интервью «Красному патриоту», в котором он, между прочим, продемонстрировал знание новейшей поэзии, поскольку в заключение обронил: «Вот и делали бы гвозди из этих людей, вместо того чтобы ставить их у штурвала». Кроме того, Колобков, как говорится, прозрачно намекнул, что-де далеко не все председатели Глуповского горсовета были в своем уме.
В-пятых, он в приказном порядке велел всему взрослому населению навести полную самокритику на прошлые помыслы и дела; председатель на этот предмет даже велел местному телевидению новую передачу организовать под названием «Вольный час», чтобы каждый горожанин, в ком еще тлела последняя искра совести, мог бы публично покаяться в прошлых помыслах и делах.
В-шестых, Колобков вновь присоединил к городу Болотную слободу и упразднил тамошнее сельскохозяйственное производство как совершенно бессмысленное, даже вредное.
В-седьмых, он учредил войсковую охрану молокозавода, которая была вооружена автоматами Калашникова и гранатами с нервнопаралитическим газом.
В-восьмых, он открыл дорогу частной инициативе.
Но удивительное дело: во всех перечисленных восьми случаях из колобковских затей получился более или менее анекдот; вроде бы вводилось в повседневную практику одно, а на самой этой практике выходило совсем другое, как это бывает в условиях настоящего производства, когда, скажем, запускают в работу какой-нибудь глинозем, а на выходе получают запланированный алюминий, — только тут сложилась более сугубая разница: запускали в работу, скажем, алюминий, а на выходе получали саманные кирпичи.
Во-первых, глуповцам не приглянулось, что починку жизни новый председатель начал с починки здания горсовета, вместо того чтобы как-то потрафить народу, например, реставрировать вконец развалившийся городской музей, где, между прочим, по-прежнему экспонировались глиняные свистульки, деревянного дела пушечка малая на колесцах и еще стрункинский револьвер, так что глуповцы наверняка прониклись бы ироническим чувством к новому председателю, если бы не его вечная симпатичная улыбка, как бы нарисованная на устах.
Во-вторых, — это касательно гонений против некоторых кругов — некоторые круги затаили злобу, чреватую действием вопреки, а бывший городской прокурор Бадаев почему-то оскорбился, что его оставили без внимания, и в отместку даже начал по ночам рыть подкоп под здание горсовета — видимо, с той политической целью, чтобы оно опять, скособочившись, знаменательно приосело и, таким образом, скомпрометировало новый курс; однако не тут-то было — финны подвели под здание такой интересный фундамент, что одному оппозиционеру с ним было не совладать.
В-третьих, обещанной Колобковым минеральной воды в город так и не поступило, из-за чего начать с ближайшего понедельника новую жизнь горожанам не довелось — отказал в минералке Колобкову начальник потребсоюза да еще съехидничал при этом: мол, совсем вы там, ребята, осатанели, это вам все же не Пятигорск. Хочешь не хочешь, взялись глуповцы за старое, то есть по причине отсутствия в продаже привычного кальвадоса приспособились гнать настойку из яблочного мармелада, который завезли сюда для детей вместо коровьего молока; в результате с прилавков исчез мармелад, и глуповские школьники объявили по этому поводу забастовку, что не так уж и удивительно, если принять в расчет некую бунтарскую атмосферу, которую породили преобразования Колобкова; взрослые еще держали ухо востро, памятуя о треволнениях прошлых лет, но глуповской молодежи, непуганой и небитой, все было трын-трава — отказывались, шалопаи, ходить на занятия, покуда в продаже не появится мармелад, и хоть ты им кол на голове теши! Пришлось Колобкову через соответствующие организации закупать мармелад на доллары в Люксембурге, однако поступившую партию немедленно расхватали делатели настойки, и забастовка глуповских школьников продолжалась до той поры, пока к этому делу не подключили боевиков из родительских комитетов, а также частично внутренние войска. Но, с другой стороны, в городе объявился некто Сорокин, народный трибун, который объявил, можно сказать, джихад маниакально-депресивному психозу на почве пьянства и, особь статья, делателям настойки; в трезвенном своем неистовстве этот
