секретные данные о погоде и климатических условиях над Британскими островами и Северным морем и передавать их Гессу'.
Примерно в это время Гесс снова начал летать. Дать ему самолет он сначала попросил Геринга, но тот отказал, тогда он обратился к своему знакомому, профессору Вилли Мессершмитту. Знал он и его технического директора, Тео Кронейсса, с которым встречался в годы Первой мировой войны. То, что это действительно было так, подтверждается одной из попыток Геринга освежить память Гесса в Нюрнберге после войны:
'Ты не помнишь господина Мессершмитта? Ты хорошо знал его. Он сконструировал все наши истребители, и он дал тебе самолет, когда я отказал, — самолет, на котором ты летал в Англию. Господин Мессершмитт сделал это за моей спиной'.
Вероятно, здесь можно найти объяснение причины, почему выбор пал на герцога Гамильтона. Можно предположить, что Гесс знал, что у Гамильтона в Дангрей-Хаус имелась собственная взлетно-посадочная полоса; в конце концов, Альбрехт Хаусхофер останавливался в его доме в качестве гостя. Не исключена возможность, что Гамильтон был выбран по той причине, что имел якобы вес во влиятельных кругах, включая королевский дворец, не последнее значение имело и наличие взлетно-посадочной полосы, куда под прикрытием темноты можно было приземлиться без ведома властей, провести переговоры, заправиться у хозяина горючим и также незаметно улететь. Если план Гесса состоял именно в этом, то он жестоко просчитался. Взлетно-посадочная полоса с травяным покровом находилась на небольшом склоне, мало того, что ее почти невозможно было отыскать в темноте, она совершенно не годилась для современного тяжелого истребителя-бомбардировщика, выбранного Гессом для полета. Гамильтон использовал ее для 'Тайгер Моте' и подобных легких самолетов, скорость приземления которых не превышала 80 миль в час; попытка приземлиться на скорости «Мессершмитта» 110 миль в час была бы равнозначна самоубийству. Однако, похоже, Гесс намеревался сделать именно это. Как следует из его последующего рассказа Ильзе, он никогда не прыгал с парашютом и даже не интересовался, как это делается, что едва не стоило ему жизни. Также трудно найти объяснение его запросам относительно погодных условий не только над проливом, но и над Северным морем и Британскими островами, которые он делал, занимаясь подготовкой встречи с Гамильтоном, если только не собирался лететь к нему в Шотландию.
Эта идея удовлетворяла его психологические потребности: устав от компромиссов и унижений своей партийной должности связного, он был готов на активные действия, способные принести осязаемый практический результат. Вдобавок, это было связано с полетом, чему он когда-то учился и что любил. В случае успеха, кроме осуществления долгосрочной стратегии фюрера, он укрепил бы собственное положение подле Гитлера.
Идея, вероятно, нравилась и Гитлеру. До отказа Галифакса в июле того года от публичных призывов фюрера к миру он был уверен, что «разумные» элементы в Британии возобладают над «консерваторами». Судя по поступавшим сообщениям, ситуация еще не стала необратимой; 19 августа испанский министр иностранных дел после беседы с британским министром в Мадриде пришел к выводу, что Англия еще могла бы сесть за стол переговоров. В начале сентября из Мадрида опять пришло сообщение о том, что испанский посол в Лондоне считает английских капиталистов готовыми закончить войну, а Сити представляется ему как 'оплот пацифизма и пессимизма'. 10 сентября из Лиссабона поступила информация о том, что, в связи с начавшимися бомбардировками, оппозиция Черчилля снова оживилась, хотя еще и не сформировалась в серьезное движение, так как не 'является сплоченной; среди консерваторов и в стране в целом наиболее сплоченными являются промышленники Лидса, Бирмингема. Из другого доклада вытекало, что кабинет министров готовится к трансатлантическому перелету с переводом Черчилля в консультанты Рузвельта; 'похоже, что в полном разгаре находится подготовка программы переправки королевской семьи в Канаду'. 17 сентября из Лиссабона пришла депеша куда более драматического содержания, в которой говорилось о 'полном нарушении, в связи с воздушными налетами, порядка в Лондоне', грабежах, мародерстве, саботаже и социальной напряженности: 'Встревоженные капиталисты боятся внутренних беспорядков. Очевидно укрепление оппозиции кабинета. Черчилля и Галифакса обвиняют в том, что они отдают Англию на растерзание, вместо того, чтобы, пока не поздно, искать компромисса с Германией'.
В конце месяца поступило сообщение из Вашингтона, демонстрирующее пессимистическое настроение посла в Лондоне: 'Англия, — телеграфировал Кеннеди Рузвельту, — кончена'. Дневниковые записи Гарольда Николсона и Джока Колвилля, находившихся почти в центре событий в Лондоне, показывают, что поступавшая информация в значительной степени отражала действительность. В августе Николсон писал, что его жена беспрестанно задавала 'мучивший всех вопрос: 'Как можем мы победить?' Он предвидел, что усиливающиеся бомбардировки и напор германской миротворческой пропаганды рано или поздно выставят Черчилля виновным в ужасных страданиях, причиной которых было его упрямство; еще он предвидел, что в стране свою деятельность развернет пятая колонна: '…крайние левые, послушные приказам из Москвы… крайние правые, озлобленные унижением, причиненным Черчиллем консервативной партии… низший слой среднего класса, напуганный бомбардировками… далее придут пацифисты и Оксфордская группа, которые скажут, что материальное поражение ничего не значит, в моральном перевооружении можно найти силу, большую, чем все богатства мира…'
Он предвидел, что в такой психологической обстановке Ллойд Джордж или Бивербрук могут выдвинуться в качестве пророков. В сентябре, через десять дней после интенсивной бомбардировки Лондона, он высказал озабоченность настроением обитателей лондонского Ист-Энда, 'где много горечи'; и всеми подспудно владеет вопрос: 'Если Гитлер продолжит круглосуточные атаки, сумеют ли они выстоять?'
У Гитлера имелись все основания предполагать, что он сможет сломать моральный дух британского народа и правительства. Идея его заместителя полететь в Британию, как в свое время Чемберлен летал в Мюнхен, чтобы увенчать стремление к заключению мира с Англией, импонировало его любви к театральности; ему все представлялось в упрощенном виде, особенно после побед на западе ничто не казалось невозможным. Должно быть, именно так и воспринимали они этот план; если перефразировать высказывание Вейцзекера, адресованное Черчиллю, для Гитлера и Гесса он был не логической, а психологической необходимостью.
О намерении Гесса лететь в Британию Хаусхоферы ничего не знали, но Альбрехт 19 сентября сказал родителям, что часть возложенной на него миссии считает 'заданием дурака'. Согласно его последним данным, Британская империя и Соединенные Штаты готовились подписать соглашение о союзничестве. Однако сказать что-либо, что могло бы переубедить Гесса, он не мог. Он набросал письмо Гамильтону, которое предполагал присовокупить к нескольким строчкам, предназначавшимся миссис Роберте. Он проявил большую аккуратность в подборе слов, чтобы не насторожить британских цензоров и не нанести вреда адресату и старой даме. Гессу он отправил копию с пояснениями:
'Г [Гамильтон]… не может полететь в Лиссабон, не получив разрешения… то есть об этом будут знать, по крайней мере, министр авиации, Синклер, и министр иностранных дел, Галифакс. Если все же он получит разрешение ответить или поехать, нет необходимости в установлении его местонахождения в Англии; если разрешения он не получит, то и попытка действовать через посредника тоже не принесет особого успеха'.
В любом случае, продолжал он, нейтральному посреднику, которого Гесс намеревался послать в Британию, технически будет не трудно установить в Шотландии местонахождение герцога Гамильтона. Гессу, вновь предложившему действовать без посредника, это, по всей видимости, тоже было ясно; лететь должен был он сам. Альбрехт подытожил:
'Причиной моих недавних возражений является тот факт, что возможность успешного завершения попыток достичь компромиссного мира между фюрером и британскими высшими классами представляется, к моему большому сожалению, весьма крошечной. Все же в заключение письма я бы хотел снова указать, что даже теперь шансы добиться успеха через посла Лоутьена в Вашингтоне или сэра Сэмюэля Хора в Мадриде несколько лучше, чем через моего друга Г.'
Но в нацистской Германии ничто не следует принимать на веру. Нам никогда не узнать, насколько искренним был пессимизм Альбрехта, может быть, он предусмотрительно предохранялся от будущих обвинений в авторстве плана. Он писал отцу: 'Я уже достаточно ясно дал понять, что инициатива в этом деле исходила не от меня'. Черновик письма Гамильтону был написан по-английски; в независимом параграфе говорилось:
