зачуханной гитарешке, развязный, какой-то осклабившийся, голос: «Вот и все», — сказал мудрец и в воду канул. Он-то сдуру думал — будет все ништя-а-ак!»
Я не хочу сказать, что все это плохо. Просто, на мой субъективный взгляд, это... часть неповторимого Трофима.
...Песенка про минеты в комбинации с рассуждениями о нужности или ненужности Богу. Ох, и припомнила ему эти «Минеты» массовка одного из ток-шоу! «Так устроен русский человек, — оборо-
нялся Трофим. — Совершает высокие поступки и при этом писает в подъезде». Грамотный контрудар. А может, все дело в суровых русских зимах и отсутствии достаточного количества уличных туалетов? Как бы то ни было, в словах Трофима — его же замес серьезного и ироничного, грустного и веселого, низкого и высокого — альбом серии «Аристократия помойки» как он есть! «Про жизнь, про народ. Про Россию», — скажет простой слушатель и будет прав.
«Я не пишу блатных песен, — считает автор. — Блатняк — песня из-за «колючки». Я часто выступал в местах, не столь отдаленных, и знаю, что отсидевший человек про это петь не будет ( А как же Кучин, Дюмин, Звинцов? — Р. Н.), да и на зоне в ходу другие песни. (Согласен, в частности, на стихи С. Есенина —Р. Н.) В своих же вещах меня интересовала не мелодика, а, прежде всего, текст, язык. Хотелось петь так, как говорит народ. Сама ткань разговорной речи — это сознание народа. Сейчас ведь не обращаются друг к другу: «сударь» или «почтеннейший», а говорят: «Слышь, братан!» или «Эй, командир!»
Народный язык помогает мне, с одной стороны, создавать интересные образы, а с другой — вкладывать большую философию в простые речевые обороты. Могу проиллюстрировать относительно свежим примером:
В горниле этих жарких диспутов Она
Что секс
Концентрат российской жизни в двух-четырех строчках, «философические письма», писанные простым слогом, емко, образно и понятно. Трофимовой афористичности ни у кого больше в «шансоне», при всем желании, не сыскать. Особенно удалась в этом плане первая часть «Аристократии»:
Строчки, целые куплеты обладают такой жут-чайшей запоминаемостью, что становятся обиходными: «Бьюсь, как рыба, а денег не надыбал», «У нас кладут асфальт местами и немного, чтоб каждый оккупант на подступах застрял».
На самом деле, грустна внутри себя веселуха Трофимова. Самые разные герои: и «совесть земли» — путеукладчица, и вросший в водительское кресло, а цитатами — в родную речь — «бомбила», и «блатной счастливчик», — все подозрительно одинаково задаются одним и тем же вопросом: а на хрена оно все нужно, раз «просто некуда идти». Над кем мы смеемся, слушая песни Трофима? Да над собою же!
Зарисовки с натуры, наблюдения — очень часто с готовой социальной моделью в финале. Но моделируя конструкции подобного плана, главное — не переборщить, сработать хитро, чтобы народу глянулось, чтобы заумным мессией немногих не прослыть, вроде Гребенщикова. Да нет, какой он мессия — этот дружелюбный весельчак! «Демократизм» в общении, никакого пафоса : собственное достоинство — в... снисходительном тоне по отношению к песенкам — «хобби», сделавшим его известным. Поскромничал...
##*
Не все «аристократические» произведения вылезли из давнего, пыльного ящика стола и в таком виде попали в альбом. Многое дописывалось и переписывалось на даче продюсера Степана Разина, где были солнце, воздух, вода и хорошее настроение.
«Там я познакомил Трофима кое с кем. Некоторым из этих людей он, узнав их судьбу, посвятил песни. «В такую тьму...» написана «другу Васе» — моему близкому другу.
Я видел, как строчки ложились на бумагу, все происходило на моих глазах. Сергей разговаривал с человеком, проникался тем, что тот чувствует, и пытался выразить это поэтически. Писал он легко: 20 минут — и песня готова. Зная его как достойного композитора, о будущей мелодии я вообще не задумывался — главное, чтобы текст бил в точку».
Трофим, как он уже сказал, блатняка не пишет. Если считать блатной песню лагерную, про барак и запретку — наверное, не пишет. А вот братву современную вниманием не обошел. (Именно сегодняшний, актуальный преступный мир — история, в отличие от Круга, ему малоинтересна.) И не прерывается с протяженностью серии «Аристократия помойки» эта цепочка песен. Тянется от «Братвы» эпохи перестройки до послекризисной, девальвированной «Босоты» и далее. На обложке третьей программы, вышедшей вскоре после большого августовского облома 1998 года и потому снабженной подзаголовком «Девальвация», вместе с разным символическим материальным хламом водоворот засосал и бригаду... Судя по проложенным недале-154
че рельсам и разноцветным каскам — путеуладчи-ков, работяг. Бандитизм — тоже работа, братки — работяги — это ли подразумевает автор своей песней «Босота... или один день Мишаниной бригады»? Известно, какая бригада имеется в виду.
