пришел задолго до столкновения на ночной дороге. Пришел совершенно сознательно, чтобы петь о настоящем, о том, что попса, с которой он начинал, уж точно дать ему не могла. И хоть сам он не из числа быва-
лых, но чувствовал, как никто, существо человеческое. Умел сказать, спеть, как надо. Вот, говорят, спился Наговицын, подорвал здоровье напрочь. В запое мог ничего не есть — только пил да курил. После пьянок мне приходилось видеть его лицо в шрамах... Да, бухал конкретно, с конкретными людьми: братвой, бичами, колдырями — не гнушался битыми жизнью. Жуткая мысль, но, возможно, не будь этого пития, он не написал бы своих золотых песен».
«Ругали мы его с Михалычем
Серьезные люди были в курсе его одержимости демонами по киру, пытались вылечить, заряжали хорошую клинику и, любя Серегин талант, смотрели на «косяки» сквозь пальцы. В самых криминальных коллективах Серега чувствовал себя уютно — как минимум морально. Но года два назад чудачества ему боком вышли: весь в шрамах ходил — так, сам по себе хулиганил. А по большому счету он во все эти братковские дела не лез, а если и вмешивался, то на уровне: кто-то что-то не то ляпнул, кто-то не понравился и т.д. Нас с Игорем он все-таки, видимо, уважал, раз прислушивался, советовался, что и как делать в шоу-бизнесе. К Герману вообще относился, как к старшему брату... Но в последний год жизни бесы его уже оседлали и вовсю погоняли».
«С бесами тут не все понятно, — сомневается Игорь Герман. — Мне кажется, Наговицына постигла высшая кара за невольное лишение жизни себе подобного. И похоронили его, некрещеного, без отпевания. Для меня это было, как обухом по голове, потому что и после смерти душу можно спасти, надо только молиться за нее, но как?! Ведь некрещеная же! Остается лишь уповать на милость Всевышнего к артисту, затронувшему своими песнями души обездоленных. Наверное, прибрав человека в 31 год, он у себя ему место уготовил, а не там, где души горят».
...О том, что случилось с Сергеем Наговицыным после той аварии, в Перми говорили разное. И что под амнистию попал, потому и не ушел на зону. И даже, будто местная братва заплатила кому надо 8 тысяч долларов — все равно, что 80 в Москве. Потом, мол, Сергей с пацанами полностью рассчитался. Но не его, говорят, это мысль — откупиться от приговора. Он здесь был ведомым авторитетными почитателями... И пил он, якобы, как пел — без удержу, оттого и сердце отказало. Все это касалось лишь бренной физической оболочки — ей могло быть холодно и голодно на зоне. А душа его сразу же после аварии стала жить на всем казенном. Перед самым концом она, правда, вернется домой, к друзьям, и отогреется немного.
Из последнего «кухонного» разговора Анатолия Полотно и Сергея Наговицына в 10 числах декабря 1999 года:
— Так сейчас мне тепло, так кайфово... Ребенок, наконец, родился — дочка. (До этого сын родился семимесячным, не выжил.) Альбом
— Где выступаешь? — спросил его тогда Анатолий.
— Да в Кургане у меня концерты.
— А, Курган, знаем!
В этом городе в свое время состоялся первый большой выездной концерт Полотно. В гастрольном маршруте Сергея Наговицына этот пункт стал последним.
...Сергей взял свою сумку — там у него была передача кому-то на зону в Соликамск — и уехал в аэропорт. Это была их последняя встреча.
«Вот, говорят, пил, себя не щадил, и потому сгорел человек, — размышляет Анатолий Полотно. — Горел ли он? Да, но не тем факелом, что бьет вверх на три метра, а тепла от него — никому. В Сереге был русский огонь. От него жар изнутри шел, как в хорошей печке от дров. Он не колотил себя в грудь, не кричал, что дико занят. Прост и доступен был. И говорил он по-русски — скупым мужицким языком, обтекаемо и, в то же время, емко. Позвонит бывало: «Толян, ну ты в курске?» — «В каком Курске?» — «Ну, в смысле, в курсе: я же тут альбом выпустил!»
По последней работе Сергея — «Разбитой судьбе» — я отчетливо понял: этот парень ближе всех нас, людей этого жанра, подошел к черте сегодняшнего дня. Рок не допускает таких вещей. Такого четкого, неразмытого, явственного видения и осознания этой жизни».
«После несправедливо раннего ухода Сергея Наговицына, — говорит Игорь Герман, — название альбома сделалось как бы исчерпывающим в своей емкости для всей его жизни. Между Тем, автору имя его детища виделось куда более оптимистичным: «На свиданку». Но выпускающая фирма «Мастер Саунд Рекорде» выбрала для всего альбома название другой песни — «Разбитая судьба». Сереге это не очень понравилось, но свой гонорар за работу он уже получил, поэтому в бутылку не полез.
Какая разбитая судьба? Кто сказал? Да, слишком рано Сергея не стало. Но жить-то он умел и делал это красиво. Анекдоты травил так, что я ржал, как конь. Широк был душой, с бабками расставался легко. Помню, как-то мы с ним шли в гости к его тренеру по боксу, который, перебравшись в столицу, жил где-то в районе Нового Арбата. Серега прихватил с собой бутылку какого-то дорогого бухла, рублей за 400. «Михалыч, да разве это те деньги, которые мы должны считать? — говорил он. — Ведь у нас еще все впереди». Наговицын всегда надеялся на то, что запишет еще не один альбом. А осталась после его смерти одна- единствен-ная заезженная рабочая кассета, куда они с Эдиком Андриановым скидывали то, что Сергей напел под гитару. Песни 3-4 там есть. Все».
«...Все впереди...» Сергей Русских, напротив, рассказывал, что, незадолго до смерти, у Наговй-цына откуда-то возник страх, что очередная песня может оказаться последней. Однажды, они ехали Вместе в Пермь поездом. (Точнее, по просьбе авторитетных поклонников, один Сергей сопровождал, транспортировал другого до дома.) «Мы с ним ехали в разных вагонах. Разошлись спать, вдруг, в 2 часа ночи он рвется ко мне в купе, будит всех: «Вот, послушай, я тут песню написал!»
«Когда Сереге случалось заработать денег, он тут же кайфово их и тратил, — вспоминает Герман. Отвязывался так, что ему было все равно, где петь, перед кем. В кабаке, где работал Фара Карамов (скрйпач Анатолия Полотно, он же — исполнитель «русского шансона» Федя Карманов — Р.Н.), один вылезал на сцену и начинал танцевать. Я ему: «Серега, ты что, о..ел?» А он: «Да мне пофигу, Игорь. В кайф мне, понимаешь?!» Но такое случалось после трех стаканов водки, естественно. ...Накосорезить по пьянке он мог, причем, по беспределу. Помню, в ту осень, когда в Москве взрывали дома, Я, Русских — он тогда не пил — и Наго-вицый встретились у меня дома. Посидели, выпили... Стали расходиться, залезли в мою машину, стоящую у подъезда, сиДим курим. Вдруг вижу в зеркале: участковый мой приближается, с которым у Меня по жизни нормальные отношения. Думаю: надо выйти, поздороваться со старшим лейтенантом — когда я с ним познакомился, он еще в младших ходил... Стою с участковым у машины, разговариваю за жизнь, за террор. Неожиданно из-за опущенного стекла высовывается Серега: «Слышь, сержант! А у меня тут пушка!» Тот мне: «Игорь, это кто у тебя там такой борзый? Я его сейчас в клетку закрою!» — «Да нет, лейтенант, это уважаемый человек, артист, просто выпил немножко». А Сергей опять за свое: старлея до сержанта опускать да пушкой выдуманной грозить. Ну, мы с Русских, дико извиняясь перед участковым, затащили Наговицына в подъезд. Лейтенанту пообещали назавтра спровадить «уважаемого гостя» домой в Пермь. А наутро, когда вправлял Сере-ге похмельные мозги, он только смущенно бубнил: «Ну, ты, Михалыч, на меня наехал, ну, наехал...»
Наверное, он до конца ощущал себя «звездой», лишь когда бывал подшофе. А трезвый — тише воды, ниже травы. Увидев наше с ним черно-белое фото, где мы оба сняты стрезва, он только и смог произнести удивленно: «Ну, Михалыч, мы здесь прямо как модели!» У него как раз только-только дочка родилась, и он поспорил с «курганскими» на ящик «Хеннесси», что год не будет бухать. С Женечкой на фотографии он — ну, чисто, ангел: умиротворенный такой, улыбается. «Вот, — говорит, — у меня в коляске лежит Евгения Сергеевна — кан-дидат медицинских наук!» — «Почему не доктор?»
— спрашиваю. — «Ну, Михалыч, доктор — это слишком круто. А вот кандидат — самый сенокос».
Но не дожил он до этого кандидатства, мудила из Нижнего Тагила. И слова его про медицинские науки
