от зимнего безделья, зимовщики точили их железные носки, жиром смазывали, чтобы железо в избяной сырости не заржавело.
Ванюшка своё кутело потихоньку к другим примерял. Ох, короче оно, короче! Когда же он сам до больших дорастёт и всё у него будет, как у Степана: и лук, и кутело, и рогатина? Не утерпел раз мальчишка, подошёл к двери, попросил Степана:
— Стёпа, а ну зарубку на притолоке сделай, со старой примерь, может, я за зиму подрос?
Степан хотел было посмеяться, да увидел, с какой надеждой голубые глаза Ванюшки на него смотрят. Взял нож, новую зарубку на притолоке положил, ответил серьёзно:
— Подрос маленько, сам видишь, на палец от прошлой зарубки, как ты мерялся. За лето под солнышком и больше, чай, подрастёшь, не горюй. Ступай лучше на волю, учись кутело метать.
Ванюшка живо выбежал из избы. И правда, поспешать надо: может, и он своим кутелом нерпу промыслит? Кутело не простая снасть. Железный носок у него на древко надет не намертво, не так, как нож у рогатины. К нему длинный крепкий ремень привязан. Метнёт охотник кутело в нерпу или лысуна, и тот, раненый, бывает успеет в воду кинуться. Однако носок с древка соскочил и крепко у него в теле застрял, а конец ремня у промысленника в руках. Зверь на привязке от него не уйдёт.
Стретьев день выдался на редкость тихий и ясный. Вот оно и солнце появилось: выше, выше, уже далеко края земли не касается, вольно по небу, как по морю, плывёт.
Кормщик стал на колени, солнцу в землю поклонился, и все зимовщики за ним так сделали. А Ванюшка не утерпел, тут же обернулся, смотрит: на сколько его тень короче стала.
Алексей встал не спеша, снял рукавицу, провёл рукой по глазам.
— Прозимовали мы, ребятушки, солнышка дождались, глядишь, и выручки от добрых людей дождёмся. Быть того не может, чтобы за лето до осени к нам какой карбас не заглянул. Спасенье нам привезёт. А мы тем временем зверя напромыслим, не с пустыми руками домой воротимся.
Сказал и зорко на всех смотрит, поверят ли?
Ванюшка даже на месте от радости подпрыгнул, так ему сразу спасительный карбас привиделся. И Степан улыбнулся весело. Один Фёдор стоит, в землю смотрит, тяжело на палку опирается.
— Нет, — сказал тихо. — Мне, дядя Алексей, того карбаса не ждать.
Даже сквозь грязь заметно стало, как от этих слов побелел Ванюшка, схватил Фёдора за руку, крикнул:
— Дядя Фёдор, не говори таких слов, не говори! Придёт карбас, всех нас выручит!
Фёдор поднял голову, посмотрел на него: лицо как у чертёнка сажей замазано, а глаза ласково смотрят, тревожно. Хмурое лицо Фёдора разгладилось, точно просветлело.
— Добро, малец, — сказал он только. Улыбнулся, Ванюшку по плечу потрепал и сам словно удивился, так это на него было непохоже.
Все тоже удивились, но виду не подали, чтобы Фёдора не смутить, и повернули к дому. Надо было готовиться к промыслу.
Домой добрались уже в серых сумерках. Но от того, что дождались первого полного солнца, на душе было радостно. Даже жирник в тот вечер горел словно светлее и коптил не так сильно.
А Фёдор с того дня заметно переменился. Мягче стал, особенно к Ванюшке: на живость его и на расспросы не сердился, отвечал охотно, что бы тому ни захотелось спросить.
Прошло немного времени, а день заметно прибавился. Солнце как из-за моря покажется, сразу поднимается вверх, и не красное оно, а золотое, плывёт по голубому небу. Смотреть на него глазам больно. Однако снег хоть и блестел под его лучами как сахар, но ещё таять не собирался. Весна в таких местах не летит, а медленно наступает: мороз очень уж крепко схватил и лёд, и снег за долгую зимнюю ночь.
В этот день зимовщики с берега на припай спустились ещё затемно, пробирались торосами. Степан ещё раньше разведал: морского зверя у конца припая много, уже есть и бельки новорождённые. Шли осторожно, у каждого кутело в руках, у Степана, кроме того, рогатина за спиной — на случай, если ошкуй, пробираясь к залежке, на одной тропе с ними встретится.
Степан впереди шёл, с оглядкой, за ним кормщик. Ванюшка, по отцову приказу, последний. Ногами ступал робко, боялся, чтобы ненароком не стукнуть кутелом, чуткого зверя не спугнуть. На всех были надеты песцовые совики белого меха, чтобы зоркий нерпичий глаз их раньше времени не приметил.
Вот, наконец, на сияющем белом снегу издали завиделась маленькая, точно игрушка, нерпа. Её серо- жёлтая блестящая шкура на свету отливала серебром. Нерпа соскучилась по солнышку и вылезла на лёд понежиться. Но об осторожности не забывает. На минутку задремлет и вот уже опять поднимет голову, осматривается. Сейчас она вдвойне осторожна: в снежном сугробе, как в уютной комнатке, лежит её белый пушистый детёныш — белёк. Шубка у него тёплая, но для воды не годится: намокает. Белёк и сам будто это знает, в воду не просится. Лежит в своей норке, пока пушистый мех не сменит на непромокаемую шубку, такую, как у матери. Он смешной, неуклюжий, точно не зверёныш, а бочонок с жиром. Иногда он выберется из своей норки, ляжет один на снегу, а мать отправится на охоту. Беда, если приметит его хищный поморник или белая полярная сова. Они выклюют ему выпуклые немигающие глаза, а он и защититься не может. Но если такой беды не случится — спокойно лежит и дремлет. Мать придёт, покормит, и опять лежи и дремли. Снов, наверно, не видит: что он знает в жизни кроме тёплого бока матери, её ласкового голоса?
Нерпа и сама зимой не выходила из снежной своей хижины: с осени тут же в полу, пока лёд был тонкий, сделала продух — ход в воду — всю зиму не давала этому окошку замерзать. Через него ныряла в воду, охотилась за рыбой. Теперь солнышко выманило её на лёд погреться. Полежит — и к себе в норку, малыша покормит и под воду за рыбой нырнёт.
Когда промысленники издали завидели нерпу, пошли ещё осторожнее, а потом и поползли между торосами. Поднимет нерпа голову, они не ползут, ждут пока снова не задремлет. Ванюшке уже стало чудиться, что они целый день ползут, а нерпа от них всё дальше уходит. Но вот уже совсем близко. Нерпа ещё раз осмотрелась, опустила голову, и тотчас Степаново кутело сверкнуло на солнце. Удар был меткий, нерпа дёрнулась и замерла.
Ванюшка, как в огне от охотничьей лихорадки, метнулся вперёд и вдруг отскочил назад.
— Ма-ма, — закричал кто-то жалобно, не то по-ребячьи, не то как ягнёнок заблеял. Беспомощно дёргаясь, белёк высунул из щели в снегу круглую головку. И глаза на ней круглые, не мигают. Словно даже похожа немного на ребячью головку. И не похожа…
— Ма-ма, — повторил белёк и неуклюже посунулся назад — испугался.
Ванюшка тихонько охнул и отвернулся.
Через минуту всё было кончено. Алексей молча хмуро покосился на сына, перекинул кутело на плечо. Другие нерпы поблизости беды не дожидались, в тот же миг скатились в лунку под лёд. Степан быстро ремнём привязал белька к боку матери. Ванюшка всё стоял отвернувшись.
— Завтра по-тёмному пойдём, — проговорил Алексей отрывисто уже на ходу. — Подальше, где ты, Стёпа, залежку высмотрел. Фёдора возьмём, лахтак не нерпа, груз большой, санки захватим. По тёмному и возвернёмся, а Ванюшка дома останется, избу топить.
Ванюшка испуганно оглянулся, на хмурое лицо отца посмотрел, но спорить не решился. Один в избе. Ох и жутко! Молча переложил кутело на другое плечо. Что-то оно тяжелее ему показалось.
В избе нерпу быстро разделали: шкурку с ластами целиком сняли, в неё, как в мешок, сложили жир нерпы и белька. Пока возились, у Фёдора нежное мясо белька уж готово. Поужинали, горячего отвара салаты напились и легли спать.
Ванюшка чувствовал: недоволен им отец. Приметил, как он от белька отшатнулся, духу настоящего для промысленника у него не хватает. И сам Ванюшка недоволен. А как вспомнит, что белёк «ма-ма» кричал, ну чуть не по-ребячьему… Ну и что? Промысленнику про то и думать не след. Какой же тогда с него промысленник будет? А он, Ванюшка, всё равно думает… Совсем замучился. И вдруг спохватился: завтра из кости белька вырежет, как тот из норки смотрит. А нерпу из дерева хорошо вырезать. Будто она по белому снегу к бельку ползёт, ластами подпирается. Даже пальцы защекотало, точно они уж кусок кости держат, откуда лучше резать прикидывают. И, довольный, Ванюшка вздохнул, засыпая.
Никогда ещё у Ванюшки не было такого горького утра. Вскочил с постели, едва старшие зашевелились. Дрова разжигать помогал, мелко наколол для отвару лёд, чтобы вода скорей закипела. Сухие меховые чулки отцу подал, самые тёплые, и всё старался в глаза заглянуть — не передумал ли? Но Алексей
