отодвинул — пурга метёт, не утихает. И море гремит без устали. А в избе холодает, и на смену чёрным теням всё выше по стенам ползёт — мохнатится белый иней.
Но горе-горем, а есть всё-таки надо. Пожевал Ванюшка холодного мяса, Фёдор столько много его нажарил, что на всех бы хватило. Холодного отвара из чугунка напился, смотрит: а на него голова белька из куска кости, хоть глаза ещё чуть обозначены, а тоже глядит. «Вот его как бы скорее сделать, с ним и в избе веселей будет». И сразу по пальцам колотьё пробежало. Ванюшка взялся за нож, на душе стало спокойнее.
Моржовая кость твёрдая. Долго трудился Ванюшка, пока отработал голову белька, за ней шею, вокруг неё кость вырезал глубоко, словно белёк из своей норы выглядывает. За этим занятием, наверное, прошёл не один час. Но, наконец, нож выпал из натруженных пальцев, Ванюшка потянулся поправить жирник и чуть не вскрикнул, такой болью кольнуло в занемевшую спину.
— Будет. Наработался, — проговорил он степенно, по-взрослому, и вдруг неожиданно для себя всхлипнул.
— Тять, тятя! — позвал жалобно, как маленький, и, уронив голову на стол, тихо заплакал.
Жирник чуть потрескивал, тени в углах точно перешёптывались: ползти — не ползти дальше. Иней серебрился гуще. Пурга выла за дверью, налетала на стену так бешено, что старые брёвна вздрагивали. Белёк смотрел слепыми глазами на всклокоченную детскую голову, неподвижно застывшую на столе. Сон сморил Ванюшку уже второй раз за время, как ушли промысленники. Как давно это было? И сколько ещё придётся ждать их возвращения? Если… если они вернутся.
Глава 12
ДОЖДЁТСЯ ЛИ?
Промысленники не знали, скоро ли день перейдёт в ночь: тучи всё чернее, всё ниже спускались, казалось, вот-вот лягут на море. Говорить было невозможно: льдины с грохотом лезли друг на друга, становились дыбом, опрокидывались. А то остановится льдина и крутится на месте, пока зимовщики перестанут соображать — с какой стороны берег, с какой — открытое море.
Фёдор с Алексеем вместе за одни санки держались. Степан перебрался к ним. Санки крепко привязал к ледяному стояку. Спасаясь от холода, жались друг к другу. Руки заледенели, не чувствовали, крепко ли держатся за ремни. Но привязать себя к санкам боялись: не перекинулась бы с ними вместе льдина, их ненадёжный приют. Кормщик не так за свою жизнь мучился, как виделся ему Ванюшка, один в остывающей избе. Совсем один… если они не вернутся.
Несколько раз их льдину подносило к твёрдой кромке припая. Но тут же новый удар откуда-нибудь сбоку отшвыривал её обратно, и не успеть было перескочить с неё на твёрдый лёд. Холод забирался под белые совики, малицы, полз по телу. Долго ли они смогут такое выдержать?
Пока ещё солнце на небе стояло, промысленники увидели, что тёмная полоса воды у припая ширится: ветер переменился, ещё злее стал дуть прямо от берега.
— В голомя[16] понесло, — сказал Алексей тихо.
Теперь на льдине стало как будто спокойнее: другие льдины рядышком плыли, так сильно друг на друга не лезли. Но легче ли это, если земля всё дальше, надежды на спасение меньше?
Вдруг Степан толкнул кормщика в плечо, на что-то за спиной у него показал. Тот оглянулся и вздрогнул. Не одни они в просторное море уплывают: совсем рядом ещё льдина плывёт и на ней, не торопясь, огромный медведь ужинает, уже половину морского зайца уплёл.
— Как у себя в избе распоряжается, — проговорил Степан.
Медведь услышал человечий голос, повернул узкую голову, повёл чёрным носом, словно нюхом проверил — что, мол, за соседи такие нашлись? — и опять за ужин принялся.
Алексей с Фёдором кутела приготовили неприметно, чтобы зверя не насторожить. Но тот и оборачиваться перестал, точно в море, кроме него, других пловцов и нет. Когда от тюленя половина осталась, потянулся, зевнул, мордой о чистый снег потёрся и улёгся к промысленникам спиной. Тем временем обе льдины друг к другу тесно приладились и поплыли рядышком.
Ветер гнал лёд всё дальше от берега, льдинам стало просторнее, они плыли спокойнее, и спокойнее становилась под ними вода. Ветер, наконец, словно утомился или ему дикая пляска надоела, понемногу начал спадать. А вскоре и вовсе ослаб, тучи собрались, уплыли за край неба. Вдали ещё кое-где бились и тёрлись друг о друга льдины в тесных местах, а промысленники со страшным соседом уплывали дальше в морской простор.
— Так вот и наш карбас от берега утащило, — проговорил Алексей осторожно, боясь потревожить медведя голосом, — и…
Он не договорил: льдина подплыла к большому ледяному полю и остановилась. Медведь словно этого и ждал. Встал, опять потянулся, не спеша перешагнул на поле и пошёл, не поглядев на соседей.
Солнце скрылось за море, небо вызвездило, мороз крепчал.
— Дядя Алексей, что велишь? — нарушил молчание Степан. — Иль на то поле переходить? За ошкуем вслед?
— Перейти надо, — решительно ответил кормщик. — Ошкуй знает, что делает, стало быть, там надёжнее.
Перешагнуть на поле было легко, их льдина к нему впритык стояла. Санки тоже перевезли, но с Фёдором пришлось повозиться — крепко замёрз, на ногах с с трудом стоял. Перевели, поддерживая под руки, заставляли его ходить: поле оказалось большое, толчков и качки почти не чувствовалось.
— Огонь разводить не миновать, — сказал Степан, когда Фёдор немного в чувство пришёл. — Его обогреем и сами обогреемся. Давай топор, дядя Алексей, я разом! И от ошкуя огнём обережёмся.
Разводить огонь на льдине — для промысленников дело привычное. Тюленьи туши замёрзли как дерево. Та, которую медведь не доел, замёрзла не так сильно. Её тоже на большую льдину перетащили; медведь сыт и скоро за ней не вернётся. Степан быстро разрубил тушу, развернул шкурой вверх.
— На ней и огонь разведём, — сказал. — Одни санки порубим, жиру подкинем, сами согреемся и мяса пожарим.
— Ошкуй бы к нам на ужин не пожаловал, как палёным салом запахнет, — опасливо проговорил Фёдор.
Степан с досадой головой тряхнул:
— Нам от того худо не будет: мяса прибавится и шкурой накроемся, не замёрзнем. А ты, Фёдор, бери топор, мясо руби, тем согреешься. Меньше про ошкуя думать будешь.
Костёр разгорелся быстро, вокруг него на льдине светло, зато дальше темнота ещё больше сгустилась, стеной стала. Дым от огня проходил сквозь эту стену клубами и исчезал.
Хоть и невелик огонь, а от него повеселели зимовщики. Ломти тюленьего мяса на палочках от санок нажарили, поели с жадностью, обжигаясь горячими кусками.
Внутри точно печку затопили.
Так Степан сказал, а сам на кормщика украдкой взглянул — не улыбнётся ли. Но тот на шутку не отозвался, молча вдаль смотрел, своё думал. Про что думал — понятно.
Вдруг Фёдор вздрогнул, руку с куском опустил.
— Пришёл! — сказал одними губами, — на сало наманился.
Степан оглянулся и, как ужаленный, схватился за рогатину. Медведь ступил на освещённое пространство так незаметно, точно вырос из белой льдины в нескольких шагах от зимовщиков. Он стоял неподвижно, переводил глаза с людей на костёр и опять на людей, изучая новое, любопытное для себя. Казалось, он и сам ещё не решил, как ему дальше поступать, и действовать не торопился.
— Не шевелитесь, — проговорил кормщик тихо. — Может, сам уйдёт. Если пригнётся малость, тогда готовься, прыгнет.
Но медведь всё внимание обратил на костёр: свет или сильный запах горелого мяса его приворожил, он стоял и смотрел на огонь не отводя глаза. Наконец люди не вынесли ожидания, осторожно, чуть двигаясь, перебрались по одну сторону так, что костёр оказался между ними и медведем. Ждать стало легче. Но медведь ещё постоял немного, повернулся, подошёл к краю и, с шумом плюхнувшись в воду, поплыл между льдинами так спокойно, будто просто решил искупаться.
— В воду, как в избе на печку скакнул, — вздохнул Степан. — Нам бы так!
— Опять ты, Стёпа, языком своим ошкуя накликал, — сказал Фёдор сердито. — Ишь как: «Шкурой
