Отвечаю, как на страшном суде:
– Не уснуло.
– Важны.
– Затянуло – «глаза полны такой горизонтальною тоской».
Очнусь – близорукими глазами, щурясь, посмотрю вокруг – небесных судей нет, как не было.
Я стою перед тобой на коленях и прошу...
Господи, видел бы меня сейчас кто-нибудь из моих начальников, один из которых без обиняков недавно сказал мне, не скрывая раздражения: «Больно независима. К Хованскому на коммерческие планерки ходишь, а ко мне на планерки – нет». «И не буду ходить!» – «Будешь, будешь к ногтю ходить!» «На! – показываю я выглядывающий из кулака первый палец. – Лучше уволюсь!»
Умоляю, пожалуйста, не бросай меня...
Стоп, я этого не говорила и на коленях перед тобой не стояла. Но ведь мысленно, мысленно... «Ну что ты...» – и я не знаю, как эту твою фразу воспринимать, так что в целях поддержания себя в равновесии на случай трагедийности нашего окончания, расшифрую как мое – тому начальнику «На!».
Все это я делала постоянно. А вот итог моих стараний за эти невыносимые четыре дня.
СУББОТА. Из нашего подъезда я вылетела мартовской кошкой. И до остановки шла в каком-то блаженно-расслабленном состоянии. Там ощутила себя натуральной шлюхой, по пути зачем-то купила мужу бутылку пива – чего не делаю никогда и ни при каких обстоятельствах. «Не пью я пастеризованное пиво. Ты же знаешь», – удивленно сказал Алешин. «Опять попала на модель Черномырдина, а ведь хотела как лучше, – беспечно ответила я. – Что ж, это еще один знак, что нам пора расстаться. В понедельник я ухожу. Решение обсуждению не подлежит». Я сделала властный жест рукой. После чего завалилась спать, чтобы быстрее текло время. Проснулась – позвонила тебе. Твой телефон молчал. Ушла к подруге. В общем разговоре участвовала не в лад и не к месту, неудачно. Оттуда снова позвонила тебе. Почему-то расстроилась, ведь ничего членораздельного ты мне не сказал. Ушла домой, нахамила всем и опять легла спать.
ВОСКРЕСЕНЬЕ. Утром договорились ехать с братом за раками. Я скомандовала мужу:
– Опаздываем – в гараж!
Тут раздался длинный звонок в дверь, я открыла – мой любимый Катанян стоит. Я стала лихорадочно убеждать его поехать с нами – мне нужны были «уши».
– Идиотка, ты спустись вниз, я машину новую купил, – сказал он, приходя в недоумение от моего возбуждения.
– Слушай, у меня любовь! – орала я.
– А зачем тебе это нужно?
– Нужно, нужно, потом это особенная любовь, я сейчас тебе расскажу, это очень старая история.
– Нет, ну ты сумасшедшая. Я же тебе сто раз говорил, там ничего не будет, и вообще мне он не нравится.
– Зато мне нравится. Иди ты к черту! Он что, баба, чтобы тебе нравиться?
– Ой, дура...
– Ну поедем с нами, я с тобой поеду, мне нужно тебе рассказать...
– Слушать твои сумасшедшие россказни? Уволь! Пошли на улицу – у меня Людочка в машине сидит.
– Как я ненавижу всех ваших жен! Тогда не езди, все равно при ней не расскажу.
– Друг мой, у тебя что-то с головой.
– Я же и говорю – влюбилась.
– Ладно, мы с вами не едем, лучше пойду-ка я жилетку куплю – приходи потом плакать.
– Да?.. – обреченно спросила я.
Катанян взял меня за плечи и потряс как яблоню:
– Приди в себя – возьми себя в руки. Он же страус – из тех, кто прячет голову, «отсюда смотрит и мыслит задом».
– А ты грубый и лезешь, куда тебя не просят, и меня твои характеристики не волнуют.
Он махнул рукой:
– Делай как знаешь.
...На пруду мужики ловили, а я лежала в штормовке на спальном мешке в сладкой полудреме и все жевала сказочно прекрасную пятницу, медленно переходящую в субботу.
ПОНЕДЕЛЬНИК. У центрального офиса вывалилась из машины – навстречу проводящий планерку Хованский. При виде меня лицо его засветилось радостью. Ее избыток вылился стремительным поцелуем, попавшим мне куда-то в район между носом и губами.
– Э-э-э, – пробормотала я непонимающе.
Он уже стоял спиной ко мне и отдавал указания своему шоферу. Я не стала его ждать.
– Здрас-сте, – сказала я, входя к нему в кабинет, набитый мужиками – директорами и коммерсантами, и тут же наткнулась на ненавидящий взгляд бывшего куратора, с треском освобожденного от наблюдения за работой нашей фирмы.
Мест свободных не было, я села у раскрытой двери в приемной на приставной стол. Кто-то из мужиков вышел из кабинета и предложил мне свое место. Я отказалась, сидела на этом столике, прямо напротив дурацкого бывшего куратора, думала о том, вдруг ты уже приехал, и нервно отрывала кусочки кожи около ногтей.
Наконец в приемную влетел Хованский, схватил меня за локоть:
– Ольк, иди ко мне.
Б/у куратор окатил меня уничтожающим взглядом.
Я на планерке не была четыре недели, все находила пути и способы, как бы слинять, и, наверное, кроме как обо мне, говорить там было не о ком. Если бы не мысли о тебе, можно было бы и воспарить, насколько я умна и хорошо работаю. Это все перемежалось рассуждениями о ресурсах корпорации, цементе и трубах, а также автошинах. Оказывается, это была прощальная планерка перед недельным отпуском Хованского, и у меня возникло такое ощущение, что это он со мной на неделю расстается.
– Он без тебя жить не может, – шепнул мне зам по рекламе, – даже смешно – везде Ольга... Видишь, говорит Зайцеву, а смотрит на тебя.
– Что, Игорь? – Я еле-еле оторвалась от своих мечтаний о тебе. – Да ну, чушь, блажь, у него две жены и три любовницы. А я могу быть только первой...
– Но тебе бы хотелось?
– Честно говоря, я об этом не думала.
Честно говоря, в этот момент я думала, что ты уже сидишь у меня в приемной, досадуя, что меня нет на месте. Потому, выйдя на волю, я тут же позвонила на работу. Увы, ты ко мне пока не заезжал.
Через десять минут я была у себя в офисе. А еще минут через пять произошел самый значительный эпизод утра понедельника.
Дверь в мой кабинет распахнулась, на пороге появился ты с сообщением о том, что купленные неделю назад обои твоей жене не понравились. К тому же в квартире придется менять батареи. Дальше примитивно, как в песне: «Мое сердце остановилось, мое сердце замерло»...
ВТОРНИК. С утра стало грустно совсем. Мне все казалось, вот сейчас ты вернешься, подойдешь ко мне, обнимешь и прошепчешь на ухо: «Ну прости меня, дурака. Шутки у меня такие убогие».
Вместо тебя пришла подруга: просить денег в долг. Я вышла с ней во дворик, посадила на скамеечку в беседке, а сама пошла за забытыми в офисе сигаретами. Вернувшись, я с размаху ударилась лбом в верхнюю железную перегородку беседки, а носом – в нижнюю.
Она заверещала:
– Ой-ой, дурацкая штанга, больно?
– Ты знаешь, нет, – удивленно сказала я, потирая лоб и переносицу, – но синяк, наверное, будет.
Ничего себе, я не чувствую боли. И в этот же момент я поняла, что и сегодня ты не позвонишь, и
