– Кончились для тебя все сроки.
– Значит, не будешь ждать?
– Чего ждать, если я теперь знаю, что это бессмысленно.
– Тогда не я с тобой буду разговаривать.
Он жестом позвал Тельнова.
Все вернулось к первоначальной сцене.
– Ну-с, давайте ваши документики, – скомандовал Тельнов. – Так, что мы имеем... Подписи получателя нет. Значит, и говорить не о чем.
– Как это не о чем? – заорала Ольга. И один из ее мальчиков положил сзади Ольге на плечо руку, мол, кричать не нужно. – Он взял у меня резину на триста двадцать тысяч рублей, не отдал ни копейки, а говорить не о чем?
– Ничего я у нее не брал, – твердо проговорил Кашаев.
– Каков нахал! – возмутилась Ольга. – Только что пять минут назад, когда вас не было, он признавал, что взял в нашей фирме товар.
– Как же так, Женя... – нарочито угрожающе проговорил Тельнов. – Мне одно говоришь, а без меня – другое?
– Я еще раз повторяю: ничего я не брал. Она все выдумывает. Сами проторговались, а меня к этому делу привязать хотят.
– Да как не стыдно тебе! А вы... Да у вас все заранее решено было, зачем только документы просили принести. Подумаешь, какой высший суд нашелся.
– Вы ей объясните, как нужно со мной разговаривать, – обратился Тельнов к ее ребяткам. – В двух словах.
После чего один из них наклонился к ней и шепнул на ухо:
– Не перебивай его и оценки свои в задницу себе засунь.
После чего Ольга покраснела.
– У меня есть магнитофонная запись, – сказала она волнуясь. – Можете послушать. Из нее все ясно.
– Не будем мы ничего слушать, надо ваше дело решать по совести. Отойдите все, я один с ней поговорю.
Когда они остались один на один, Ольгу залихорадило не на шутку.
– Но он правда накрыл меня на огромную сумму. Вы же знаете...
– Ничего я не знаю. Вот вы, неугомонная женщина, в охранную фирму обратились, а он – ко мне. По старой памяти. Потому что тюремный закон помнит и чтит. А закон этот предписывает за разрешением всякого рода конфликтов обращаться к авторитету.
– Но авторитет зовется так, по-моему, потому, что он вроде третейского судьи должен быть. А у вас получается, что, если он с вами сидел, а не я, так, стало быть, он и прав. Какая же это правда?
– Получается, что документы надо правильно оформлять и следить за этим, чтобы не было подобных случаев. Никому в наше время нельзя доверять. Тем более – верить. Я вот, например, родному брату и тому не верю.
– Нет, так жить нельзя.
– Только так и можно.
– Зачем тогда вообще жить? – горячо и растерянно спросила Ольга, глядя в его белесые глаза, в которых чуть-чуть засветилась искра человеческого участия.
– Вы – интересная женщина. Но сегодня я эти вопросы с вами обсуждать не буду. Одно скажу – за эту стрелку он нам будет много должен.
– Меня это не утешает. Мне свои вопросы решить нужно.
– Ну чего вы хотите? Чтобы мы пригласили сюда вашего заведующего складом и загоняли ему иголки под ногти?
– З-зачем иголки-то?
– Ну а как? Он же будет говорить то же самое, что и вы: что Кашаев брал товар.
– Так и было.
– А когда с ним поработают мои ребята, он скажет, что не было этого.
– Ладно, мне все ясно. – Она встала и пошла к выходу. Оглянулась на мальчиков – те двинулись за ней.
Тельнов взял ее под руку.
– И скажите спасибо, – свистящим шепотом сказал он, – что Женёк вас на триста двадцать тысяч накрыл, а не на лимончик. И запомните мой совет: никогда никому не верьте. И еще – у вас до неприличия красивые и печальные глаза. Но это уже из области лирики. Будьте впредь осмотрительны, – посоветовал он напоследок.
– Спасибо, – поклонилась ему в пояс Ольга у выхода. – Век учения вашего не забыть. Только без надобности мне оно. Вера, Надежда, Любовь...
– И мать их Софья, – перебил ее усмехающийся Тельнов. – На них мир стоял. Только раньше, когда по понятиям жили. Все, и мы в том числе. А сейчас – беспредел.
На чем и расстались. Из-за спины Тельнова – он ей на прощание ручку целовал – маячил Женёк.
– Я тебя предупреждаю, Кашаев, если завтра не приедешь...
А вот закончить фразу Ольге было нечем.
На улице она у мальчиков спросила:
– Какого только непонятного хрена вы со мной ходили? Не поняла я. Ни одного слова в мою защиту не сказали... Пивка, что ли, попить с бандюками?
– Мы свое дело сделали. Между прочим, если б не мы, они могли вас и убить.
– Да уж, конечно, делать им больше нечего.
Ольга взяла Алешина под руку, и они двинулись домой.
– Не хочу я рассказывать, что там было. Короче, не решили там ничего, и что теперь делать, ума не приложу.
Глава 19
«Сидя на высоком холме, я часто вижу сны, и вот что чудится мне: что дело не в деньгах, и не в количестве женщин, и не в старом фольклоре, и не в новой волне... А мы идем с тобою в странных местах, и все, что есть у нас, – это радость и страх. Страх, что мы хуже, чем можем, и радость того, что все в надежных руках» – с этой песней несравненного Б.Г. в уме Ольга покидала это отвратительное заведение. Если б Б.Г. ее в свое время не написал, пришлось бы оформлять свои мысли своими словами: «Чуден свет – дивны люди. Дивны дела твои, Господи». Впрочем, это опять не она – русская пословица. А можно еще проще и топорнее, менее интересно, зато максимально приближенно к ситуации: «Назвался груздем, обосрался и стой».
Но все действительно в надежных руках. Пока они принадлежат тебе. А их Ольге вроде никто не обрубал. Если руки работают в согласии с твоей собственной головой, всегда можно, предварительно подумав (притом сигарета в руке иногда очень тому способствует), прийти к неутешительному выводу, что все твои резервы исчерпаны и остается лишь пойти на поклон к своим большим начальникам. Желательно только оформить это помягче и поприличнее. И тут вся надежда на ее старого друга Михайлова. Он – в числе их ближайшего окружения, должен подсказать, как ей донести до руководителей суть дела да себя не потерять.
Потому она берет в руки ну очень дорогой коньяк, Михайлова этим, конечно, теперь не удивишь: времена, когда он писал душевные полублатные песни и посвящал их ей: «Ах, Оля, Олечка, ты помнишь, Олька, как я тебя любил. Ах, Оля, Олечка, из-за тебя я жизнь свою сгубил...», в ответ получая многозначительные полуулыбки, безвозвратно прошли вместе с их безмятежно-безрассудной молодостью, от них осталась сладкая тихо ноющая боль ностальжи – навсегда.
И некая высокая гордость светловских слов, произнесенных кем-то из дружной их сумасшедшей компании: «Дружба – понятие круглосуточное». Потому они заваливали друг к другу в любое внеурочное время.
Алешины просыпались ночью, разбуженные звуком монеток, ударяющихся в стекло их окна в
