мебели, например. Чтобы потом непонятки все снять. Завезли их и тут же купили.
– Может быть, что-то я действительно от этого сахара абстрагироваться никак не могу. Только деньги в банк отвезешь ты или твой главбух. Никто, кроме нас троих, об этом знать не должен.
– Так деньги ж все равно в банк?
– Безусловно. Но не полностью. Я не обязан тебе объяснять всех нюансов. Это моя сделка. Да, самое главное забыл: четверть наценки – твоя. На нее ты сможешь сумму долга твоего подопечного уменьшить, а оставшуюся – уж крутись сама. Оприходуешь, якобы все от этого проходимца поступило. А еще одну четверть принесешь мне – Хованскому тоже жить надо.
– Угу.
– Согласна?
– Вроде бы да.
– Время на раздумья твои у меня нет.
– Согласна.
Ольга ехала домой и думала о нем. Это же надо было так совпасть их разрыву и кашаевскому «кидку». А вдруг... Да не может быть... Но каков стервец – хотя бы позвонил после стрелки. И она решила заехать к нему: себя проверить – прошло или нет, и на него посмотреть.
Алешина зашла к нему в кабинет, и ее никто не остановил по причине того, что в приемной просто никого не было.
Она рванула дверь на себя, та не поддалась. Тогда Ольга загрохотала по ней кулаком.
Дверь открыл Романов с блудливым выражением лица и какой-то сальной улыбочкой.
– А... Ты?
Отодвинув его в сторону, Ольга прошла в кабинет. В кресле сидела милейшая девица в кожаных шортах и почему-то кепке набекрень.
– Знакомься... это моя новая секретарша – Марина.
– Взамен утраченной Милки? – отрывисто спросила Ольга.
– Ну да, – чопорно и не спеша ответил он. – Людмила на повышение пошла, она теперь в отделе снабжения у меня работает.
– Мне это знакомство ни к чему, – резко ответила она.
– Я пойду, Геннадий Андреевич? – спросила кожаная девица.
– Иди, конечно.
Пока она поднималась и лениво переставляла ноги в направлении двери, они молча смотрели друг на друга. Как только дверь за ней захлопнулась, он завопил:
– Ты что себе позволяешь, а? Хозяйка нашлась...
– А ты мне не указ! – заблажила Ольга. – Я по стрелкам хожу, нервы себе мотаю, думаю, как Женькин долг погасить, принимаю всякие сомнительные предложения от своих учредителей, а ты тут развлекаешься! Как отличнейше ты устроился!
– Да не спал я с ней!
– Только собирался!
– И не собирался!
– А то я тебя не знаю!
– Да не завожу я романов на рабочем месте!
– Но при чем здесь все это – спанье, романы, эта девочка? Я же не спрашиваю, что ты делал с ней при закрытых дверях. И не инспектор по нравственности я! Просто непонятно, почему ты исчез, когда у меня начались все эти неприятности.
– Так ты же сама меня попросила оставить тебя в покое!
– Я попросила, но поинтересоваться, как у меня дела... Просто поинтересоваться, помощь мне твоя на хрен сдалась, можно было?
– Сколько ж можно интересоваться, когда каждый раз тебя недвусмысленно выставляют за дверь? Я не мальчик семнадцатилетний, чтобы так со мной обходиться. Не хочешь быть вместе – твое право. Но бегать за кем-либо я не привык, да и некогда мне, знаешь ли...
Ольга как-то сразу вся сникла, повернулась, ссутулилась и пошла вон.
Семь лет жизни коту под хвост. В ее-то преклонном возрасте... Непозволительная роскошь.
– Во-первых, ты ужасно поправился, во-вторых, шея у тебя стала толстая и кряжистая. Как у быка. Неприятная. Такое ощущение, что голова растет прямо из туловища, – сказала она на прощание, не оглядываясь.
– Я курить бросил, вот и все, – проговорил он в ответ.
– А от моих дневных доз, наверное, померла б и лошадь, – заметила Ольга.
Нет, ну куда все девается? И почему не в силах один человек до конца понять другого? Может, в этом, конечно, высшая мудрость жизни и есть. Но какая-то она чересчур уж неутешительная.
В приемной сидел Кашаев Женёк с гитарой в окружении Ольгиных сослуживцев. Она вошла и, обалдев, так и застыла в дверях. Он еще и пел, цедя сквозь зубы слова:
– Щас припев, давайте все вместе, – лихо призвал Женёк.
Дверной косяк содрогался от сдавленного Ольгиного смеха. Все были так увлечены происходящим, что ее никто не видел. Собственно, сделать это мог только Кашаев, который сидел лицом к ней, но выражение его физиономии было такое отстраненное и одновременно такое мечтательное, что ему было явно не до Ольги. А коллеги ее меж тем грянули хором:
– Лейся песня на просторе! – дурным голосом завопила Ольга. – Что за распевки в моей приемной?
– Шахиня ваша пришла, – прокомментировал Кашаев. – Бесстрашная несгибаемая шахиня... Я вот коллектив развлекаю, тебя ожидая.
– Чего это на «ты»? Мы вроде овец вместе не пасли? Деньги, что ли, принес? – спросила Ольга.
– Не принес. Нет их у меня. Да какая разница? Что ты все в бутылку лезешь? В бутылку и на рожон. Жизнь скучна?
– В бутылку ты сам основательно сегодня слазил. Ну-ка давайте расходитесь все. Обеденный перерыв через десять минут кончится. Поете-то давно? А то всех клиентов распугаете.
– Поем мы недолго, Сергеевна. Он к тебе поговорить приехал, ты уж выслушай его, пожалуйста. С ним такая беда приключилась... – попросил Игорь.
– А с нами – нет? Палата номер шесть! Чокнутые – все, как один! Да и слушать мне его омерзительно после того, что он со всеми нами сотворил.
– Ольга, будь великодушной, – звонко сказала Света. – Мы все-таки все вместе, а он один на один со своим горем.
– Положительно здесь все юродивые города собрались. Все, что происходит, с трудом воспринимается нормальным человеческим разумом. Мне, кстати, с тобой срочно посоветоваться нужно.
– Да я на месте, ты с ним прежде переговори, – жалостливо попросила Света.
– Ну пойдем, горемычный, – презрительно пригласила Ольга Кашаева.
– Вот какое дело, ты только послушай все до конца. Не перебивай, – горестно забубнил Женёк. – Я и стихи свои тебе принес. Не думай, что я подлец какой-то. Нормальный я мужик, только в клещи попал, так уж случилось. Я когда резину у вас брал, знал уже, что продам ее с наваром, только расплатиться с вами мне будет нечем. Потому что другим людям я был должен охеренную сумму. И «на счетчик» был ими я уже поставлен. Резину продал, понес им деньги. А они мне такие проценты за просрочку насчитали – что мама
