Миша ждет, что я скажу.
– Я не поеду.
– Хозяйка – барыня. Королева и в рубище королева, – изрекает Гаминский, захлопывая дверь.
Настроение безнадежно испорчено.
Мы возвращаемся на кухню. Романов наливает себе водки, садится на стул. Я отодвигаю рукой тарелки, сажусь на стол, ничего себе не наливаю, обхватываю руками его-мою любимую голову.
– Что, если он прав?
– Лёлька! Мы все равно будем вместе!
– Когда? – обреченно спрашиваю я. – На том свете? Мне так не нужно. Романов, сколько нам осталось, я уже старая.
– Ой, я вас умоляю. Ты сейчас красивей, чем раньше, когда мы встретились. И ты становишься красивей год от года. Время играет на тебя.
– Понятно, в отличие от всех остальных я не старею, а молодею. Ген, это смешно. Когда я стану старухой и буду ходить с клюкой, красота моя достигнет апогея.
– Почему с клюкой?
– Не знаю, я так вижу – обязательно с клюкой. Так интересней. И вообще я не хочу доживать до этого возраста.
– Это неправильно.
– Гена, а что, если Гаминский прав?
– Да он просто нам завидует. Мишка – отличный мужик, но это же не профессия. Карьеры не сделал, личная жизнь не сложилась, с женой развелся...
– А у нас – сложилась?
– У нас как раз – да.
– Все шутишь.
– Какие тут шутки? Что тебя в нашей жизни не устраивает?
– Ты знаешь. И если...
– Да никаких «если». Все будет хорошо. Ты видела небо в алмазах? Ну вот, у тебя еще все впереди.
Мы ложимся в постель. И все так грустно-грустно. Неистовые поцелуи – будто сейчас кончится жизнь.
– О чем ты думаешь? – спрашивает он.
– О том, что я, наверное, не смогу без тебя жить. Не смогу, понимаешь? Помнишь, нам однажды в одну и ту же ночь приснились одинаковые сны? Я была тогда на юге, а ты был здесь. Перед отъездом моим мы зачем-то поругались. Через два дня приснился мне этот сон. Я позвонила тебе утром на работу, рассказала. Ты выслушал меня и сказал, что тебе снилось то же самое. Именно в эту ночь. Помнишь?
– Ну конечно. Про то, что я ушел из семьи и мы встретились с тобой на какой-то презентации, там была и твоя дочь, и мы с тобой танцевали и целовались до крови на губах.
– Чем он заканчивался, помнишь?
– Тем, что мы должны были переехать в эту квартиру на следующий день.
– Нет, это мы так договаривались. А кончилось все тем, что утром ты позвонил мне и сказал: «Понимаешь...»
– Я этого не помню, ты выдумываешь.
– Я не выдумываю, так было.
– Но это ж всего-навсего сон, тем более двухлетней давности.
– Это не важно. Тем более что сны сроков давности не имеют.
– А что важно?
– Что я люблю тебя, бестолковый, и ты для меня дороже всех на свете. Дороже дочери, дороже матери, понимаешь? Я ведь сейчас страшные вещи говорю. Я ради тебя могу пожертвовать головой, своей собственной головой, вот что важно.
– Я знаю, замолчи, пожалуйста...
Иногда мы гуляем по городу. И встречаем при этом – почти всегда (действие закона подлости) – наших общих знакомых. Некоторые при этом воровато прячут взгляд и не здороваются, некоторые делают вид, что все в порядке вещей, являя себя цивилизованными людьми, раскланиваются в ответ.
А мой друг Катанян, если мы заходим в его фотомагазин, демонстративно целуя мне руку, молча смотрит на Гену.
– Слушай, он меня ненавидит, твой красавец армянин.
– Нет, он просто очень уважает моего мужа.
– Не понимаю, что вообще вас связывает.
– Но я же тебе рассказывала, я была корреспондентом, а он фотокором, мы работали в одной редакции.
– Да мало ли ты с кем в своей жизни работала! У вас что-нибудь было?
– Ты что? Никогда.
Я говорю правду, а он мне не верит. Тогда я спрашиваю:
– Получается, по-твоему, у мужчины и женщины могут быть только такие отношения?
– Какие «такие»?
– Ну, секс.
– А у нас что – секс? – спрашивает он.
– Наверное, – дурачусь я.
– Ну ты и стерва, Олька.
– Нет, ну озвучь, что у нас? Любовь, страсть, блуд, амок? Что?
– Все вместе. И более того.
А Катанян, блюститель моей нравственности, звонит мне вечером:
– Оль, он меня просто раздражает. Не заходи ко мне с ним, прошу. Что ты в нем нашла, в конце концов?
– Себя.
– Господи, какая ж ты дура, Алешина. Катастрофическая дура в любви. Как Колька-то тебя терпит, я бы на второй день жизни с тобой тебя бы убил за все твои выкрутасы.
– Только у него, пожалуйста, об этом не спрашивай.
– Да не буду, не волнуйся. Я просто не понимаю, неужели ты ничего не видишь. Я твой друг, поверь мне, ты совершаешь страшную ошибку.
– Роковую... Что я должна видеть-то, что?
– Что он не стоит тебя.
– А сколько я стою?
– Не сколько, а кого? Я знаю все твои увлечения на протяжении двадцати лет, я смотрю на них сквозь пальцы, потому что сам такой. Мы одинаково порочные дети нашего времени. Мало таких или, наоборот, много, я не знаю. Да мне это и не нужно. Речь не о победах на любовном фронте. Раз они потом оборачиваются поражениями, а всякое расставание, не важно по чьей вине, поражение и есть, какие ж это победы. Потому мне тревожно, что ни одно из твоих увлечений не было по времени таким длительным. У тебя было много мужчин, и каких! Если бы ты просто намеревалась пополнить свою коллекцию, я бы все понял. Но ты слишком задержалась с ним. Мне это непонятно. И вообще... Все должно идти по восходящей.
– Ты имеешь в виду должности? Так он достаточно высоко на служебной лестнице стоит.
– Не прикидывайся. Ты знаешь, что я имею в виду уровень.
– Чем он тебя не устраивает?
– Да всем. Терпеть не могу рафинированных мужиков.
– Да что ты о нем знаешь?
– Я не знаю – я вижу.
– Ты что, ясновидящим заделался?
