литературе, обращались к 'партикулярным сюжетам' и 'бытовым вещам'.
Чехов высоко ценил в своих литературных собратьях способность к изображению бытия современного человека. Он одобрительно отозвался, например, о книге рассказов А. Н. Маслова (Бежецкого), в котором видел так не хватавшего русской литературе бытописателя военной среды. Он ценил бытовую наблюдательность, соединенную с теплотой отношения к героям, в произведениях Леонтьева (Щеглова). Он пытался вывести брата, А. П. Чехова, с избитых путей 'осколочной' юмористики к созданию произведений о живых современных людях…
Произведения самого Чехова служили камертоном для его литературных спутников. Подобная роль принадлежала прежде всего его 'субботникам' — рассказам, помещавшимся в 'Новом времени' по субботам, начиная с 1886 года. Этими рассказами, публикуемыми в самой распространенной русской газете, Чехов не только 'поднял в Питере переполох' (П 1, 242) и быстро завоевал всероссийскую славу, но и породил целую школу подражателей. По типу чеховских 'субботников' стали писать и авторы, разрабатывавшие бытовую тему раньше Чехова (И. Ясинский) и уже приобретшие известность в иных жанрах (В. Тихонов), и начинающие писатели, которым Чехов помогал входить в литературу (Е. Шаврова), и откровенные эпигоны Чехова (Н. Ежов). К концу 80-х годов искусством изображать 'жизнь как она есть', создавая в краткой форме живые этюды и зарисовки действительности, вслед за Чеховым и одновременно с ним овладела целая группа писателей.
'Средний' человек, погруженный в обыденную жизнь, не только вошел как основное действующее лицо в произведения писателей-восьмидесятников. Это был и основной адресат, потребитель новейшей беллетристики, шедшей к нему в основном со страниц газеты. Газета, адресованная массовому читателю, 'улице', становилась законодателем и проводником новой для России городской культуры. 'Я признаю, — писал Щедрин в 'Письмах к тетеньке', — что в современной русской литературе на первом плане должна стоять газета…'
Когда заходит речь о сотрудничестве Чехова в 'малой' — журнальной и газетной — прессе, нередко подчеркивается губительность условий, к которым ему приходилось приспосабливаться и которым сопротивлялся его талант. Но до определенного момента работа для газеты играла сложную и не только отрицательную роль в формировании чеховского метода, она бесспорно вносила в этот метод многие существенные для него особенности, способствовала становлению новых форм в русской беллетристике. Новые приемы в прозе, новая поэтика во многом были связаны с вкусами нового читателя, с изменившимися способами обращения к нему.
То, что сейчас порой кажется присущим творчеству одного Чехова и составляющим его своеобразие, в немалой мере можно найти и в произведениях его современников. Отделить Чехова от них, выяснив, в чем заключена его истинная самобытность, — значит отграничить творчество Чехова и от многого враждебного ему в литературе, в первую очередь от натурализма.
Современная Чехову критика едва ли не основной особенностью чеховского письма называла
Случайное господствует в произведениях М. Альбова, отмечал критик К. Арсеньев, и сострит оно 'в подробном изображении фигур, мест и сцен, не играющих большой роли в общем ходе действия, но так или иначе подвернувшихся под руку писателя и тут же прицепляемых им к главному сюжету [29] В действительности впечатления, события следуют друг за другом случайно, без всякой внутренней связи; отсюда перенесение случайности в область искусства, принимаемое и выдаваемое за верное воспроизведение жизни'.[30]
О повестях К. Баранцевича А. Суворин писал, что они загромождены ненужными описаниями и совершенно ничтожными разговорами. Случайность лежит в основе сюжетов И. Потапенко, утверждал Г. Новополин: 'Не интересы целого мира и даже не интересы целого русского народа, а нужды того маленького уголка, с которым жизнь
Очевидно, что, подходя к объяснению отличительных особенностей чеховских произведений с критерием 'случайностности' — с тем же ключом, который применялся к творчеству большинства восьмидесятников, — современная Чехову критика обнаруживала непонимание главного в его художественной системе. Называя 'случайность', 'обрывочности', 'бестенденциозность' главной чертой чеховского искусства, современные критики не смогли увидеть за этим объединяющее начало и глубокие отличия от шедших по близким путям его современников.
Так, И. Ясинский еще в начале 80-х годов создал ряд произведений, в которых изображались 'средний' человек и обыденная жизнь. Проникая в психологию 'среднего' человека, Ясинский сделал немало метких наблюдений, предвосхищавших отдельные находки Чехова-психолога. Герой повести 'Бунт Ивана Ивановича' (1882), молодой провинциальный чиновник Чуфрин обнаруживает душевную дряблость и бессилие — качества, которые не раз будут исследоваться Чеховым в психологии современного интеллигента. Характерен и завершающий повесть переход героя от вспышки к утомлению. Правда, стилистически повесть 'Бунт Ивана Ивановича' написана еще традиционно, в подражание тургеневско- гончаровской манере: с развернутыми предысториями, с авторскими характеристиками героев, с детальными описаниями и мотивировками.
Совсем иное впечатление производит рассказ Ясинского 'Пожар' (1888) — первое произведение, помещенное им в 'субботниках' 'Нового времени'. Герой рассказа эволюционировал в свое время от 'радикальной точки зрения' к обывательскому бытию. В рассказе проявилось умение автора живо изображать обыденщину в господстве случайного и мелкого. Изменилась трактовка сюжета. Значительное событие — смерть героя не становится завершающим: герой умирает — жизнь продолжается, дело не в событиях, а в окружающей, обволакивающей событие повседневности. Описание характера уступает место деталям быта и поведения, в которых характер проявляется. А многие подробности и вовсе случайны, не служат прямо ни характерологическим, ни сюжетным задачам. Второстепенный персонаж чиновник Шаповалов — а и о том сказано, как и из чего сшиты у него перчатки. В книжном шкафу главного героя стоят зачем-то 'Труды археологической комиссии'. А о промелькнувшем в рассказе гимназисте мы узнаем, что он боялся мертвецов. И так далее. Это именно та манера введения подробностей, которая заставляла критиков 80-х годов изводить страницы для доказательства их ненужности и случайности.
И в этой манере, и в трактовке сюжета здесь сказались уроки Чехова, который назвал 'Пожар' 'превосходной вещицей' (П 2, 189). Но рассказы, подобные 'Пожару', остались эпизодом, не нашедшим продолжения в противоречивом творчестве Ясинского. И этот пример прежде всего показывает, как недостаточно определять своеобразие чеховской прозы такими чертами, как 'чуждость тенденциозности', 'объективность', 'случайность', другими, общими у него с современниками. За внешним сходством в манере важно увидеть различие в исходных позициях, в миропонимании.
Случайное в произведениях Чехова, в отличие от произведений его современников, — больше, чем манера. Специфика деталей, предметов эмпирической действительности в художественном мире Чехова может быть понята лишь в соотнесенности с главной его задачей — поисками 'настоящей правды', 'правильной постановкой вопросов'. Чехов создавал художественный аналог мира, в котором общее причудливым и не до конца познанным образом сопрягается с индивидуальным и единичным. Правильная постановка вопросов предполагает у Чехова включение множества составляющих (в том числе не замечаемой людьми красоты!), которые должны обязательно приниматься в расчет, понимание истинной сложности той или иной проблемы. Сложность — синоним правды в мире Чехова.
…До каких пределов писатели-современники могли усваивать новые формы, предлагавшиеся Чеховым, показывают рассказы В. А. Тихонова. В некоторых рассказах, вошедших позднее в сборник 'В наши дни', Тихонов разрабатывает чеховский тип сюжета. Внешне в этих рассказах ничего не происходит, показаны куски обыденной жизни. Точнее, как и у Чехова, события есть, но это события из повседневной
