Гриша остановился, прошелся по комнате, вырвал из записной книжки листок со стихами, скомкал и бросил его в угол.
'Глупо. Кто в наше время пишет стихи? Если смеются над Пушкиным, как будут смеяться надо мной! Жаль, что я не родился раньше. Теперь мое призвание — наука. Суровая эпоха требует суровых людей с суровым умом'.
Он успокоился, с сожалением посмотрел на вырванное место в книжке, подумав: 'А стихи могли бы выйти недурные', но преодолел порыв сердца и опять взялся за Льюиса. Внимание его постоянно развлекалось странным ритмическим биением какой-то жилы в мозгу, и между строк философской книги мелькали неопределенные образы и звучали рифмы.
Он отодвинул Льюиса, лег на диван и медлил раздеваться. Сна не было.
'Я тупею, а к концу лета превращусь совсем в дурака', — подумал он.
Занавеска, как после обеда, зашумела и заколебалась.
Гриша вскочил и подбежал к окну. На балконе никого не было. Сад был залит лунным светом, и только в сумраке между дерев виднелся очерк белой фигуры.
VI
Когда Гриша проснулся на другой день утром, Подкова уже позавтракал и уехал в соседнюю деревню взыскивать долг с Тоцкого. Мотька принесла на подносе хрустальную кружку молока и сказала:
— Барыня приказали, чтобы вы выпили.
Он едва успел одеться, как Прасковья Ефимовна пригласила его в столовую.
— А Кольку я отпустила в поле, — начала она за завтраком. — Вам не скучно у нас? Саше я попеняла, что она вас не занимает. Она все равно что дама — от Ардальона Петровича не отобьете!
Помолчав, она стала хвалить Гришу:
— Какой вы скромник. Как бы я хотела, чтоб у меня такой сын был. Дал же бог счастья вашей мамаше!
В доме закрыли ставни с солнечной стороны, и Прасковья Ефимовна напала на Гришу за то, что он в сюртуке.
— Неужели же у вас нет блузы? Может быть, вы наденете красную рубашку Ивана Матвеевича?
— Воображаю, какой вы будете смешной, — заметила Саша. — Уж лучше юбку!
— Саша, — строго сказала Прасковья Ефимовна, — не издевайся над отцом. Придержи язык. Защитить еще некому будет.
Гриша отделался от любезного предложения Прасковьи Ефимовны; у него нашлось полотняное платье.
— Ардальон Петрович говорил, что вы рисуете, — начала Саша, вбегая к нему, — Ганичка просит вас сделать ей кошечку. С вами краски?
Гриша стал отнекиваться, говорить, что он давно поставил крест над искусством, но все-таки ему хотелось щегольнуть уменьем рисовать, — он согласился.
Пришла Ганичка с белым котом на руках и села поодаль. Застенчиво улыбаясь, она исподлобья посматривала на Гришу.
Саша раскрыла ящик с красками, помочила кисточки в воде. Гриша достал альбом из чемодана.
Он обвел карандашом контур и растер краски на блюдечке. Саша обошла стол и, сев на ручку дивана, смотрела из-за плеча Гриши на рисунок.
Натурщик сидел неспокойно, и Ганичка что-то шептала коту.
— А голубую ленточку? — спросила Саша.
— Сейчас. Главное — надо схватить выражение… Пощекотите у него за ухом.
Ганичка рассмеялась своим тихим смехом.
— А это что? — спросила Саша.
— Зрачки.
— Синею краской?
— И малиновым лаком.
Саша наклонилась рассмотреть лак, и Гриша почувствовал на своем затылке горячее дыхание.
— Я вам мешаю?
— Ничего!
— А теперь какая краска?
— Бурый вандик.
Саша опять наклонилась, и дыхание ее стало горячей.
Гриша капнул краской и запачкал нарисованный глаз.
— Видите, мешаю.
— Можно смыть.
Рисование продолжалось, портрет кота был готов.
Ганичка приблизилась к альбому и прежде всего показала рисунок коту. Саша все сидела на ручке дивана; Грише не хотелось вставать из-за стола.
— Ганичка, я вас нарисую!
— Не хочу, не хочу! — вскричала девочка и убежала, раскрасневшись.
— Она уж вообразила, что вы ею интересуетесь, — пояснила Саша. — Вот Леночка Тоцкая — всего тринадцать лет, а хоть сейчас о чем угодно говори, все поймет. С Ганичкой же у меня нет никаких тайн. Я даже ей не рассказала о вчерашней царапине.
— А что, зажила?
— Болит до сих пор. Уж такое нежное тело.
Она перегнулась и, заглянув Грише в глаза, спросила:
— А сегодня на мельницу?
Он хотел ответить: 'Нет, не надо', но сказал:
— Сегодня пойдем.
Вернулся Иван Матвеевич, покушал; дом замер, погруженный в сон, и Саша с Гришей через сад вышли в открытое поле, где деревенские мальчишки пасли гусей. Перерезав пыльную проселочную дорогу, они очутились у мельницы.
Огромное пирамидальное здание под железною кровелькой таинственно молчало. Ветра не было, широкие мельничные крылья неподвижно распростерлись в воздухе. Площадка, где стояла мельница, вся заросла свежею муравой, а далее волновалась еще не сжатая рожь. Золото колосьев пестрело синими васильками, лиловыми волошками, куколем.
— Я говорила вчера, почему я люблю мельницу, — начала Саша. — Нигде так свободно себя не чувствуешь. Проходят мои последние девичьи дни, хочется забыться… Вон, летят журавли. Я не люблю сада и не люблю леса… Чтобы степь была кругом, чтобы конца-края не видать! Я такая дура: бывало, приду сюда и плачу, только не от горя. Послушайте, отчего сердце сжимается? Идите сюда, — продолжала она, не слушая объяснения Гриши. — Тут маленькая ложбинка, отсюда хорошо смотреть на облака.
Она отбросила свою соломенную шляпку с красными лентами, легла и стала глядеть на перистые облачка, чуть бледневшие в глубокой лазури неба.
— Замечательно, — говорила она, — небесные барашки всегда на одном месте, а те тучки, что
