этим, и мысль о том, что танец объединял только их тела, причиняла ему страдание. «Простите меня», — снова прошептал он, пока вокруг них кружились все эти люди, причудливо смешавшиеся с фигурами из камня и бронзы. Она ничего не ответила, и Сент-Роз, которому так хотелось ее покорить, понял, что совершил непоправимый промах, однако обостренная чувственность поддерживала в нем ревнивое желание похитить ее, овладеть ею. Музыка была довольно банальной, но зато лейтмотивом звучала изящная романтическая мелодия. По временам Сент-Роз смотрел в лицо Мари, на ее гладкую кожу, видел замкнутое лицо незнакомки, совершенно безразличное к его страсти. Он смутно сознавал, какую власть может иметь над ним это создание, и думал о том, что любой ценой должен снова ее увидеть. Он уже не сжимал ее в своих объятиях, а держал, чуть отстранив от себя, чтобы видеть ее темные глаза, в глубине которых дремало сладострастие. У нее был небольшой, чуть выпуклый, упрямый лоб, лоб человека упорного, способного оказать сопротивление. Сент-Роз подумал, что он уже не так жаждет обладать этим телом, ему просто хочется сжать ее изо всех сил в объятиях, пока она в них не растает, не уподобится ему, не сольется с его существом. Он кружился в танце и наслаждался, ощущая ее прерывистое дыхание, вдыхая запах ее юного тела. Когда музыка кончилась, диктор объявил последние известия. Быстрым движением Адриано выключил радио. Все молча собрались вокруг маленького столика, уставленного тарелками и бутылками. В эту минуту у входной двери раздался звонок. Филанджери тотчас встал с диванчика и семенящей походкой вышел. Чуть помедлив, за ним последовал Адриано, но у двери в коридор остановился. Сент-Роз ждал не двигаясь. Сквозь табачный дым он различал Адриано, который в профиль, как это ни странно, смахивал на стоявшую здесь же в мастерской гипсовую старуху с носом луковицей и загадочной улыбкой. Сент-Роз знал, что пришел не кто иной, как Лука. Он только что приехал и этой же ночью должен был отбыть, исчезнуть, раствориться во тьме. Сент-Роз ощутил внутри легкий толчок, точно вдруг качнулся вместе с Землей, которая, вращаясь вокруг своей оси, неслась в ледяные пространства Вселенной. Он взглянул на Мари: она казалась прекрасной рабыней, безучастно ожидающей, когда ее продадут тому, кто больше заплатит. Другие гости — Джина, капитан и Энцо Тавера по прозвищу Цота — недоуменно переглядывались. Кто же это может быть в такое время…
— Ну что там, Адриано? — спросил офицер, слегка откинувшись в кресле.
Адриано сделал жест, означавший, что он еще не может ответить, потом послышался стук закрываемой двери, вернулся Филанджери и сказал:
— Это сосед — жалуется, что мы очень шумим.
— Ну что за идиот, — сказал Цота. — Сейчас нет и десяти!
— Я его заверил, что мы будем вести себя тише, — сказал Филанджери.
Адриано пристально смотрел на старика, стоя у противоположного конца дивана; стекла его очков поблескивали.
— Если он явится еще раз, я сама с ним поговорю, — сердито сказала Джина.
— Думаю, что больше он не явится, — с мягкой грустью ответил Адриано и улыбнулся, совсем как гипсовая старуха с такими же, как у него, искусанными губами.
Сент-Роз закрыл глаза, словно блеск очков Адриано раздражал его. Он знал, что в эту минуту в заснеженных степях России и Украины умирают советские солдаты, что американские летчики гибнут в джунглях далеких азиатских архипелагов, что евреи агонизируют в зловонных бараках лагерей смерти, и при мысли об этом ком вставал у него в горле. Все, чему его годами учили, не могло сейчас помочь ему, он чувствовал себя зажатым, стиснутым, как растение в гербарии. Он открыл глаза и устало взглянул на лица окружающих. Мужчины пили густое вино, которое он попробовал, но сейчас уже остерегался пить. Встретит ли он еще когда-нибудь Луку?
— Боже, избавь нас от лукавого, — шутливо сказала Джина, отвечая самой себе, но на деле обращаясь к Цоте, который настаивал на чем-то связанном с Мари. Чего же он хотел? Чего добивался этот толстяк? Он хотел, чтобы Мари разделась, и тогда можно будет «сравнить ее пластику с пластикой статуи» (у Цоты уже покраснели глаза, увлажнились губы, загорелся взгляд), по-настоящему оценить талант скульптора и выяснить наконец, приукрасил он свою модель или нет.
Мари, сидевшая в кресле, пожала плечами, давая тем самым понять, что она такое предложение находит абсурдным.
— А почему бы и нет? — спросил Тавера, явно раздраженный ее отказом: — Для Фило ты же раздевалась! Почему ты не хочешь сделать это для нас?
— А почему бы тогда не раздеться в воскресенье для верующих на площади Святого Петра?
— Не говори ерунды! — буркнул Цота, нахмурившись. — Почти в таком же виде ты ходишь на пляж купаться. Зато мы могли бы сравнить.
— Ни за что! — сказала она, не повышая голоса.
— В таком случае я сам тебя раздену!
И он неестественно засмеялся.
— Одну минутку, — сказал Филанджери. — Я хочу кое-что уточнить. Во-первых, Мари позировала мне в купальном костюме. Во вторых, сейчас у нас дружеская вечеринка, и она вольна поступать как хочет. Отказывается — значит, все. Выпьем за ее красоту.
— Все дело в стыдливости, — сказал офицер примирительным тоном.
— Какая там еще стыдливость! — злобно воскликнул Цота.
— Дело в достоинстве, если угодно, — сказал Филанджери.
— А ты, Фило, закройся! Ты сам похотливый козел. Тебе ли толковать о достоинстве!
Никто не засмеялся, кроме Джины, закудахтавшей в своем углу. Цота быстро повернулся к Мари.
— Послушай, покажи нам ну хотя бы только грудь! Просто чтобы доказать, что ты не похожа на Диану Эфесскую.
— А почему, мой дорогой, именно на Диану Эфесскую? — спросила Джина.
— Потому что Диана Эфесская сверху донизу покрыта сосцами.
Джина захохотала снова, зажмурив глаза и прикрыв рот рукой.
— Слушай, Тавера, пора бы тебе сменить тему, — сказал Филанджери.
— Сменю, если захочу! Достоинство, Фило? Я запомню это слово! Все красные без конца толкуют о достоинстве! Именно по этому словцу их сразу узнаешь. Так же, как сразу узнаешь священника даже в пиджаке, стоит лишь услышать слово «милосердие». Оно стекает с губ, как сироп!
— А по какому слову узнаешь хама? — спросил Сент-Роз.
— А вы, куда вы суетесь? — злобно воскликнул Цота, вскочив со стула и судорожно опираясь о край дивана.
— А вы-то сами? — вызывающе ответил Сент-Роз.
— Чего вам надо? Скажите!
— Прошу вас! — вмешался Фило.
— А ты заткнись!
— Не будь смешным.
— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — испуганно взмолилась Джина. Адриано, чтобы ее успокоить, положил руку ей на плечо, а капитан уставился на Сент-Роза, чуть склонив голову и сощурив глаза, будто целился из карабина.
— Перестаньте, — внезапно вмешалась Мари. — Думаю, все это в первую очередь касается меня, и я зас уверяю, что могу сама за себя постоять.
— А ты не подливай масла в огонь! — чуть не плача простонала Джина.
— Я — не беспомощная женщина, — продолжала Мари, — и не нуждаюсь в покровительстве. Хватит на сегодня. Мне хочется спать!
— Согласен, но только прежде покажи нам свои прелести, а потом…
— Довольно! — крикнул Филанджери.
— Старая ты свинья! Сам нагляделся вволю, а теперь заявляешь, что охота запрещена!
Цота все с тем же хвастливым видом поднялся на свои короткие ноги. Вся его физиономия покрылась потом. Каждый понимал, что для него главным было не уступить Филанджери. Цота протянул руку к Мари — она пристально на него смотрела, даже не пытаясь защититься. Жест его взвинтил Сент-Роза до предела, но старик уже вмешался. С удивительной ловкостью он схватил Таверу за плечо и повернул к себе. Цота побледнел как полотно, и в глазах его сверкнула ненависть.
