— Старая кляча! — крикнул он. — Ты осмеливаешься тронуть меня! — И повернулся к Мари: — А ты, дура, поторапливайся! Не все ли тебе равно, увидим мы тебя голышом в бронзе или в живом виде?
— Тебе придется отсюда уйти! — сказал старик.
— Синьоры! Синьоры! — повторял капитан удрученно.
— Тебя спасает только возраст! — рычал Тавера. — Не могу я бить старую клячу!
— Умоляю, Цота, успокойся, — жалобно просила Джина.
— Ну и евнух, — презрительно сказал Филанджери. — Ты не бьешь стариков. Только женщин бьешь. Особенно если старики способны выбить тебе зубы.
— Слышите? — воскликнул Тавера, который, очевидно, не ожидал такого отпора.
— Ведешь себя как мужчина, только когда ничем не рискуешь, а если что не так, зовешь на подмогу мамочку!
— Ну что, все слышали?
— Слышали, слышали. Они же не глухие. А теперь вон отсюда. От тебя скверно пахнет. Выход там. Без тебя легче будет дышать.
— Вы слышали? — повторил Тавера, призывая в свидетели Адриано и Рителли.
— Как же они могли не слышать?! — ответил старик.
Сент-Роз восхищался им, восхищался его боевым духом. Он понимал, что Тавера шаг за шагом отступает. Подбородок его дрожал. Губа нервно дергалась, а круги под глазами приобрели болезненную окраску. Что касается Мари, то она вела себя так, словно эта ссора ее не касалась, и с царственной беспечностью расхаживала по мастерской, поглядывая на бронзовые бюсты прелата с толстым бурбонским носом, на важную, надменную даму, на юного атлета с искаженным от напряжения лицом. При каждом шаге юбка ее соблазнительно колыхалась.
— Фило, остановись наконец, — сказал Адриано еле слышно.
— Пользуешься тем, что ты стар! — сказал Тавера. — Я ничего не могу с тобой поделать.
— Как и с женщинами! Ты ничего не можешь! Только оскорблять умеешь. Убирайся! Вон отсюда!
— Ну что вы! — мягко сказал Рителли.
— Вон отсюда! Я проветрю помещение, как только он уйдет.
— Поверьте мне, — сказал Тавера, обращаясь к Рителли, — я ухожу только из уважения к вам.
— Если ты уходишь, мы тоже пойдем, — сказала Джина, до смерти перепуганная.
— Все равно, — заметил Адриано, — вечер испорчен.
Тавера пожал плечами, будто хотел сказать: «Кто же виноват, если старый дурак шуток не понимает?» Руки у него дрожали. Чувствовалось, что он в ярости. Надевая пальто, он нервно кусал губы.
Мужчины вышли первыми. Женщины задержались около Филанджери и что-то тихо ему говорили. Старик поцеловал их обеих. Сент-Роз услышал, как Мари сказала ему: «Браво, чемпион!» Сент-Розу она издали дружески помахала рукой и вышла последней.
Шаги на лестнице стихли. Сент-Роз почувствовал странное облегчение, будто до сих пор пальцы его лежали на проводе, через который внезапно могли пропустить электрический ток. Он похвалил Филанджери за твердость, хотя и понимал, что сам был причиной этой стычки. Скульптор, безусловно, намеренно вмешался первым, чтобы предотвратить вмешательство Сент-Роза. Ночная тишина просачивалась в мастерскую, словно темная вода, нагнетая тревогу, придавая скульптурам, точно живым людям, сосредоточенный вид.
— Но кто же этот нахал?
— Тавера? Высокопоставленный чиновник Римского радио. Фашист до мозга костей. Помешан на женщинах. Я с ним познакомился на одной из моих выставок.
— Вы ему здорово всыпали!
— Жирная свинья! — прошептал Филанджери, все еще полный злобы.
— А Мари? Кем она ему приходится?
— Да абсолютно никем.
— Почему же она проводит с ним время?
— Одна подпольная организация поручила ей следить за ним. Мари тоже работает на радио.
— И давно?
— Месяца два.
— А как же с Лукой — ведь это он приходил?
— Не беспокойтесь. Я в двух словах объяснил ему положение. Он ушел, но взял ваш адрес. В ближайшие дни он вам даст о себе знать.
— Адриано следил за вами.
— Он человек безвредный. Забудем об этом. Бедный Лука просто умирал от усталости. Подумать только, что на эту ночь ему придется искать для себя новое пристанище.
Продолжая говорить, старик тщательно накрыл статую предварительно смоченным покрывалом, а Сент-Роз наблюдал за его неторопливыми и почти ритуальными движениями.
— Вы очень дорожите этой работой, да?
— Конечно. Хотя через тысячу или сто тысяч лет, то есть в будущем, от всего этого в человеческом сознании не останется и следа.
— Эта мысль отвращает вас от творчества?
— Напротив.
Рукой он указал на расстилавшийся за окнами римский пейзаж, словно напоминая о бесценных произведениях искусства, которыми так богат Рим.
— Мы знаем, что все это когда-нибудь будет поглощено пустыней или уничтожено космическим катаклизмом. Я знаю, что от наших чаяний и мыслей ничего не останется, но все же мне порой приятно представить себе, что образы, мной созданные, будут блуждать среди мириадов звезд.
Старик улыбался. Гнев его утих, и в этом старом лице снова проглянуло что-то детское. Да, наверно, он был когда-то отважным юношей, фантазером, храбрецом. Жил полной жизнью. В его усталых глазах Сент-Роз видел и теперь тот блеск, какой свойствен людям, умеющим возвыситься над самим собой, способным на самые героические и безрассудные поступки.
7
На следующий день Мари с утра приехала к Филанджери в маленьком автомобильчике, который итальянцы называют «тополино». Было холодно. Над крышами нависло промерзшее небо. Мари плохо выспалась, чувствовала, что лицо у нее отекло. Она подняла воротник, сдвинула шапочку на лоб и, войдя в дом, поднялась к скульптору.
— Не будем терять времени, Фило. Если твой друг еще здесь, ему надо немедленно уходить.
— Но что случилось?
Встревоженный звонком, Сент-Роз, едва успев умыться, стоял у входа с полотенцем на плече.
— Вчера вечером, — сказала Мари, — Цота, отвозя нас домой в своей машине, заявил, что вы вызываете у него подозрения.
— Какие подозрения?
— Ему кажется странным и ваш акцент, и то, как вы строите фразу.
— И это так серьезно?
— Вы сказали, что причина вашей раны — несчастный случай, падение с мотоцикла.
— Ну и что?
— Но еще в октябре, после того как один мотоциклист, вооруженный гранатой, совершил покушение, немцы официально запретили езду на мотоциклах. В Риме больше не встретишь мотоциклов. В этом легко убедиться.
— Черт побери! И что же этот бесноватый может сделать?
— Сообщить полиции. У него там полно друзей.
