почти соприкасаясь между собой, лепились домишки Бессе, Нозероля, Озенка, а ниже на склонах гор виднелись проплешины осыпей и оползней. Прямо перед тобой лежал Овер, расположенный на бугре, своими очертаниями напоминавший лемех плуга. Чуть дальше – небольшая впадина, как раз между Овером и Муше, именно через нее можно было пройти на другую сторону горной цепи, в Овернь. Внизу, прямо у наших ног, лежал Бессер, куда мы с отцом и добрались до полудня. Деревушка словно вымерла. Дорога, огороженная с двух сторон длинными гранитными плитами, вбитыми в землю, превратилась в канаву, заполненную полурастаявшим снегом. В Бессере были два места, куда чаще всего приходили жители: два источника, из которых брали воду. Один находился чуть выше церкви, другой – чуть ниже. Отец направился к нижнему источнику и уселся на большом валуне, обратившись лицом к Дарну, отделенному от Бессера узким, но глубоким ущельем. Мимо нас прошла какая-то старуха с охапкой базилика, маленькая, сгорбленная, в заношенном, линялом платье, из-под рваного подола которого сверкали худые лодыжки. Она ушла, а запах базилика еще долго ощущался в воздухе... «Вот все, что остается», – промолвил отец, но объяснить свою мысль не пожелал. В полдень на деревенской колокольне, как обычно, зазвонил колокол, звонил как-то робко, нехотя, будто бы ему было стыдно за то, что так часто по его вине раздавались звуки набата. Из-за ограды на паперть вышел какой-то мужчина. Я узнал его: то был Пьер Шатель. Мы обменялись приветствиями, а затем мой отец спросил:
– Твой отец сейчас в Дарне?
– Он был там сегодня утром.
– А Антуан?
Пьер неопределенно пожал плечами.
– Он что же, как всегда, в лесу Теназер?– не отставал отец.
– Да мы его давно не видели...
Съев по куску хлеба и запив сей скудный обед водой из источника, мы отправились к Нозеролю и Оверу, а потом углубились в лес, который тянулся до самой Оверни. Отец явно что-то искал, скорее всего, какие-то следы. Он остановился около жалкой лачуги, кое-как сложенной из необработанных камней. Земля в этом месте была мягкая, жирная. На ней четко выделялись совсем свежие следы, оставленные мужчиной в сабо, а также многочисленные отпечатки лап то ли собаки, то ли волка. Следы виднелись повсюду: и на подтаявшем снегу на склоне горы выше хижины, и на слое глины, обнажившемся чуть ниже по склону. Сама хижина была пуста. В углу лежала охапка соломы и хвороста. Никаких остатков пищи, ни крошки.
Мы провели около часа в густой чаще, наблюдая за хижиной. Я спросил отца:
– Так это тут живет Антуан Шатель?
Ответом мне было лишь молчание.
– Отец, вы пришли посмотреть, не живёт ли с ним тут Жюльена?
– Жюльена сейчас в раю, у Господа Бога, сынок.
Отец перекрестился, и мы покинули это уединённое дикое место. Я все никак не мог угомониться и приставал к отцу с расспросами:
– Значит, вы хотели посмотреть, нет ли здесь Антуана Шателя?
– Он был там вместе со своими собаками.
– Ну, это-то я и сам видел, ведь я отнюдь не слеп, но я никак не мог понять, чего хотел мой отец.
В месте, именуемом у нас «павильоном», есть скала, которую издавна называют Качающейся скалой. Мой отец отправился к ней один. Он ступал очень осторожно, практически крался к ней, словно боялся кого-то спугнуть. Он внимательно осмотрел основание скалы, крупные валуны, местность вокруг, но, очевидно, ничего не нашел. Мы вместе вернулись в Польяк через Озенк и Онте-От.
Следует сказать, что в Польяке рядом с церковью есть дикое, хаотичное нагромождение скал, и тот зубец, что обращен на восток, всегда удивлял меня своей формой, ибо он образует естественный выступ или навес, если вам угодно. Нельзя сказать, что эти скалы столь же велики, как те, что высятся у Серверет, но все же, если бы рухнула самая малая из них, она непременно разрушила бы дом. И вот мой отец рискнул залезть в пещеру, образованную нависшей скалой, и принялся осматривать мох и лишайники, покрывавшие как пол, так и потолок этого таинственного места, которое вполне могло служить логовом какому-нибудь хищнику. Нашел ли он то, что искал, я так и не понял.
Однако, когда по дороге домой мы проходили мимо места, именуемого Круа-дю-Фо (крест в Фо.– прим. пер.), он остановился, несколько раз перекрестился, опустился на колени и обнял гранитное основание огромного распятия.
– Вот так, обхватить поперек тела, если понадобится... Взять в охапку...– пробормотал он.
– Что взять в охапку? Зачем?
– Чтобы покончить с ним...
Я понял, что отец говорил о Звере, но вот только что же он имеет в виду, мне было неясно. В течение недели отец бродил по округе и разыскивал места, где в скалах сама природа создала пещеры, подобные той, что мы видели в Польяке. Он таскал с собой тяжелый железный лом с остро заточенным концом и длиннющий буковый шест, коим он без устали шарил во всех трещинах. Он совал этот шест в небольшие углубления у подножия скал и валунов, а затем, действуя шестом как рычагом, пытался приподнять те камни, что не слишком плотно прилегали к земле. За этим занятием люди заставали отца в Польяке и Ликоне. Он дошел до Сервет и даже до Лорсьера. Мой добрый друг, викарий из Прюньера, встретил отца в глубоком ущелье, по дну которого протекала река Трюйер, и увидел, что тот пытается вбить свой лом между двумя большими каменными глыбами, нависшими над самой водой. Означало ли это, что мой отец окончательно сошел с ума? Вполне возможно, что смерть Жюльены, долгие месяцы постоянной тревоги и бесконечных тяжких трудов, не принесших успеха, и мошенничество сильных мира сего могли весьма неблагоприятно сказаться на его рассудке. Что он искал в этих пещерах? Про некоторые из них в нашем крае ходили очень недобрые слухи; говорили, что там давным-давно поклонялись своим божествам язычники, а иногда собирались колдуны и ведьмы... Неужто он полагал, что сумеет обнаружить в одной из них убежище Зверя? Или он надеялся своими действиями выгнать Зверя из логова? А может, он думал, что из пещеры выскочит не животное, а какой-то злой дух? Дьявол? Или какое-то чудовищное отродье, ходящее на двух ногах и именующее себя человеком?
В моей голове зарождались всякие подозрения... Я вспоминал факт за фактом... Ведь говорили же люди, что видели в тех местах, где Зверь совершал самые свои кровавые деяния, какого-то странного мужчину, волосатого, косматого, лохматого, явно пришлого. Около Сога женщины в первый раз приняли его за дьявола. У Эскюра, около Фурнеля, его видели во второй раз, и он опять увязался за женщинами. И всякий раз, когда появлялся этот чужак, поблизости объявлялся и Зверь.
Все в наших краях знали некоего Пелера из Вантежа, человека осторожного, трезвомыслящего и надежного. Однажды он проснулся среди ночи и подумал, что уже утро, а потому решил встать. Выглянув в окно, он увидел, что ошибся. Было как раз полнолуние, и в призрачном свете он разглядел, как какой-то высокий черный мужчина, весь заросший густыми волосами (а может быть, и покрытый шерстью), бултыхался в речке; иногда он выходил на берег, потом опять бросался в воду. Заметив, что за ним наблюдают, он совершил огромный прыжок... и, по словам Пелера, через секунду на берегу реки уже стоял Зверь. Чудовище бросилось к окну, но Пелер успел хорошо забаррикадироваться и не осмелился высунуть носа за порог до рассвета. Так был ли это тот самый Зверь, что и раньше заглядывал в окна и подслушивал разговоры по ночам? Быть может, именно он бродил, то похохатывая, то ругаясь, вокруг некоторых домов неподалеку от Бессера? Приходили на память и еще кое-какие случаи... Например, в деревне Клоз однажды бесследно исчезла 18-летняя девушка, чей труп, обглоданный и расчлененный, вскоре был найден в глухом ущелье. Однако все кости были аккуратно сложены, так что получился полный человеческий скелет, да еще сверху была разложена одежда несчастной. Неужто это могло сделать животное? Мало того, на голову жертвы Зверь, кто бы он ни был, еще и натянул чепчик! Когда девушку нашли, в первый момент подумали, что она просто спит...
В Грезе произошел еще один поразительный случай: там Зверь разорвал и сожрал маленького Жана Шатонефа. На следующий день, когда отец жертвы возился у себя дома на кухне, вдруг в окне показалась мерзкая морда. Зверь положил обе лапы на подоконник, будто собираясь то ли послушать, о чем говорят люди, то ли забраться в дом. Шатонеф был человеком далеко не робкого десятка: высоченный верзила и силач, он прославился у нас своими подвигами, сравнимыми с подвигами Геракла, но и он в тот момент не решился схватить чудовище за передние лапы. Но стоило ему крикнуть дочери: «Мари-Анна, принеси мне
