Плоды свободы

а? В самый раз для жертвоприношения. Как бы не пощекотали нашей змеюшке брюшко.

Джэйфф разом позабыл свои прибаутки и ужимки. Дело-то серьезное!

– Давай-ка найдем, где у них тут лежбище, в смысле святилище.

– Да там их кубло, в центральной башне, тут и думать нечего, – ролфийка взмахом руки указала на искомое здание, торчащее посреди двора, словно моржовый бивень во льдах, и добавила: – И забрались наверняка повыше, как им, желтоглазым, и положено… Внешний периметр у нас чист, я полагаю? Раз уж ты мне навстречу шел?

Могла бы и не спрашивать. Вряд ли после того, как по галерее прогулялся капитан Элир, там остался хоть один… неучтенный колдун. А раз так, то и медлить нечего. В последний раз оглянувшись на свой «натюрморт с фонарями», Грэйн вслед за шуриа стала спускаться вниз, во двор.

Джойана Ияри, шуриа

По ночам шурианские детишки любят рассказывать друг другу страшные сказки. Такие страшные, чтобы от них прямо мороз по коже шел, чтобы бояться потом высунуть нос из-под одеяла, чтобы каждая тень казалась притаившимся чудовищем. Страх будит жажду жизни – донджету, страх не дает заскучать. Джона росла без сверстников-соплеменников, но сказки Элишвы заменяли ей детские страшилки с лихвой. Порой мать такое могла наплести, что Джона не то чтобы капризничать, дыхнуть лишний раз боялась. А наплакавшись всласть, засыпала мертвым сном.

Но самые страшные истории Третьих, конечно, про погребенных заживо. Как маленькую прелестную девочку, посвященную Земле, приняли поутру за мертвую и предали родной стихии. И как она, очнувшись под слоем земли, кричала и плакала, звала на помощь, а потом задохнулась. Для пущего эффекта Элишва завывала, пучила глаза, высовывала язык, добиваясь от Джоны всхлипываний и мелкой дрожи во всех членах. Чтобы потом произнести замогильным тоном зловещее: «И восстав духом, она явилась в дом матери своей и одним видом своим разбила ей сердце!», и воззриться на дочь с таким видом, будто та уже собралась притвориться мертвой, повторив сомнительный подвиг сказочной героини. Само собой Джона обливалась слезами и клялась милой мамочке никогда-никогда ее не подводить. «Пос-с- смотрим», – свистящим шепотом говорила Элишва и выскальзывала из спальни, довольная собой. Дитя теперь не только будет крепко спать, но и навеки запомнит, как нехорошо досаждать матери после смерти.

Теперь-то Джойана вспоминала о проделках жестокосердной шуриа со снисхождением и улыбкой, а прежде злилась и негодовала. Ведь Элишва так ни разу не явилась духом после смерти. Не захотела.

Кто же знал, что страшные сказки оживут и обретут плоть в диллайнском гнезде – в Этенхари? Уж точно не маленькая шурианская женщина. А еще говорили, будто в прежние времена, в самые первые годы завоевания Джезима детьми Дилах, они замуровывали преступников в стенах темниц заживо.

Бывшая калива навалилась всей своей каменной тушей на щуплую шурианку, сдавила со всех сторон ледяными пеленами, засыпала глаза прахом, заткнула рот вязкой гнилью, облепила с ног до головы липкой паутиной. Воздух с едва уловимым, но поразительно стойким запахом разложения не хотел литься в легкие. А если Джоне удавалось отдышаться, то она прямо чувствовала, как внутрь проникает пыль, грязь и тлен. Кожа нестерпимо зудела, словно крошечные бабочки, вроде моли, или паучки ползают по всему телу, забираются во все отверстия, прогрызают крошечные дырочки и откладывают туда яйца.

«Тебе все это мерещится. Ты же своими глазами видишь – нет никаких бабочек-паучков, – уговаривала себя пленница. – Это все магия эсмондов. Терпи!»

Терпение – отнюдь не самая главная шурианская добродетель, и Джойана редко когда могла похвастаться большими ее запасами. Но здесь и сейчас нельзя дать слабину. Ни в коем разе! Иначе шуриа начнет кататься по полу с воплями, раздирая до крови собственную кожу. И окончательно сойдет с ума.

Спасала только ненависть к аннис, к Итэль Сар персонально, и к каждой из ее товарок. В когтях у Хереварда Оро Джона чувствовала бы себя лучше и увереннее, чем рядом с этими хищницами.

– Не верь их унылым мордашкам, ир-Сэйган, – нашептывала Священная Невеста распухшим, многократно прикушенным языком. – Не сочувствуй их увечьям. Каждая из этих тварей заслужила быть поджаренной на костре со снятой заживо кожей. Их души чернее сажи в дымоходе, их преступлениям нет числа. Верь мне. Я вижу.

Джона видела. Черные скрюченные мертвецы – пожива огня – по сравнению с духами аннис просто красавцы, и эманации ненависти, исходящие от магичек, сшибают с ног сильнее запаха из смердящей братской могилы брошенных без погребения жертв войны.

– Бежать отсюда надо, – рыкнул зло ролфи в ответ на мистические бредни Джоны.

Благословен будь, практичный сын серебряной Морайг! Только вам, бешеные и неистовые, под силу взять судьбу за усы, шикнуть, плюнуть и заставить подчиниться вашей воле. Кабы не ир-Сэйган – простой солдат без капли воображения, так бы и сидела шуриа, свернувшись в клубок и покорно ожидая смерти.

А то, что луна четвертая взошла… И взошла. Не могла не взойти.

Однажды у одного из Аластаровых паровых молотов, из тех, самых первых, грубо сработанных и несовершенных, случилась поломка. Какая-то железная финтюлька, название которой Джона так и не запомнила, сорвалась с резьбы. Ошибка в расчетах, напряжение металла, что-то ужасное на хрустящем языке ученых мужей.

Ах, как же она летела через весь цех! Обгоняя грохот и вопли, сверкающая, не ведающая преград… Всемогущая! Чистая сила, чистая смерть, символ и знак того самого, непоправимого. Она сорвалась и летит, не ведая цели и смысла.

Так и все они, все до единого – Джона в заточении и Грэйн в неведомых странствиях, одержимый Аластар и бешеный Вилдайр, Рамман, Джэйфф, Идгард, Шеррар и эта загадочная северянка, весь Джезим с Архипелагом и Шантой в придачу, и неведомый северный континент, населенный мертвяками, – они тоже летят, как осколки взорвавшейся картечной гранаты. Всемогущие и одновременно ничтожные.

Все уже случилось. Возврата нет.

– Сделай что-нибудь, Кэйррон, – попросила Джона.

И помчалась вместе со всеми навстречу неведомой и далекой цели. А что? В хорошей компании чего только ни сделаешь.

Кэйррон ир-Сэйган, капрал

Временно исполняющий обязанности телохранителя Ее милости Священной Невесты капрал ир-Сэйган не без оснований всегда считал себя человеком благочестивым. Лунных богинь он почитал исправно, как то и пристало истинному ролфи, пусть не удостоенному посвящения, однако ж искренне верному Оддэйну и дочерям его. И во всяком происшествии, явно выходящем за границы его разумения, Сэйган усматривал их, богинь, высшую волю, недоступную убогому пониманию смертных. Потому светопреставление и дивные небесные явления молодой человек воспринял с абсолютным спокойствием. Коли явилась на небе четвертая луна, значит, богам так угодно. Чего ж тут гадать-то? Разве что помолиться и благодарствовать, что не огненный дождь, содрогание земли или еще чего похуже стряслось. Ну, и родительскую свечку зажечь не мешало бы, так, на всякий случай.

А вот диллайны, видать, всполошились, особливо бабы их. С первого взгляда, конечно, и не поймешь, однако Сэйган уже так насмотрелся, что различал перемену в настроениях тюремщиков и тюремщиц не по шевелению брови даже, а по ихнему совиному лупанью. Давеча два раза лупнула глазищами та девка, что их милости простыни меняла и самого капрала каким-то порошком пользовала, а нынче, когда ведро поганое выносила, так трижды моргнула. Видать, беспокоится.

Капрал, заметив, что от диллайнских порошков больно уж крепкий сон, лекарство пить перестал, а порошочки тайком собирал в бумажный кулечек. Глядишь, другой раз и пригодится. Ее змейству опять же для душевного успокоения не помешало бы, а то совсем извелась взаперти, бедная, аж в прозелень посинела. И так кожа да косточки была, а теперь и вовсе, того и гляди, выскользнет из шкурки, ровно настоящая гадючка.

А выскользнуть или, как оно шуриям и пристало, ускользать, похоже, настало самое время. Потому как нынче ночью желтоглазые, видать, что-то затеяли… эдакое, а что диллайнам хорошо, то честному ролфи худо. И шурианке, кстати, тоже боком выйти может.

Убедившись, что тюремщиков не слыхать, Сэйган отошел от двери, у которой уже целый час проторчал,