Корчились в дыму и огне черные блестящие змеи, трещали ветки, лопались обугленные яблоки…
Они обе были правы, они столько терпели двойственность союза с их Священным Супругом, закрывали глаза и отворачивались. Ради дружбы с Джойаной, ради любви к Вилдайру, ради Шэррара… Да мало ли еще почему. Но время пришло, и отступать некуда.
Пожухли листья, стали бурыми и ломкими, их срывал ветер и уносил в сторону, обнажая покореженный ствол яблони и обвивших его в смертельном ужасе шипящих змей-аспидов. Шла глубокими трещинами Земля Радости, мертвая и преданная, и на ее гниющую плоть слетались со всех сторон вороны. Черные крылья застили все небо, а они все летели и летели с севера, и не было им числа и счета. А те, кто уже начал пир, скликали сородичей пронзительными криками. Мертвые пожирали мертвечину и не могли насытиться.
Так и будет, если все оставить как есть, если не выбрать сторону, на которой придется сражаться.
– Убирайтесь, плакальщицы! – крикнула Джона. – Я уже выбрала… Джезим… Скажите Волку, что я с ним. И… Убирайтесь!
Женщина-дерево-змея качалась на нездешнем ветру, роняя вперемешку слезы, листья и чешуйки.
– Прощай, – сказала Вигдэйн.
– И не вздумай ускользать снова. Не выйдет, – пригрозила Мэрсейл.
И они ушли, а Джона осталась беззвучно тянуть руки-ветви к небу, туда, где высоко-высоко кружила птица.
Вигдэйн и Мэрсейл, Священные Княгини
Две женщины сидели, обнявшись, на мокром камне Знаменной башни замка Эйлвэнд, вздрагивая под струями дождя, будто их обнаженные плечи секли плетьми.
– Уф! Это было потрудней, пожалуй, чем в битве при Арнслэйт! – фыркнула Вигдэйн. – Такая маленькая, а сколько упрямства!
– Они все таковы, эти шуриа, тебе ли не знать? – невесело усмехнулась Мэрсейл. – Но мы были слишком суровы с ней, тебе не кажется? Говорили с ней, как с ребенком или со слабоумной, не имеющей собственной воли. Даже жестоки мы были, возможно.
– Возможно, – эхом отозвалась огненная княгиня. – А какой прикажешь мне быть, если эта упрямица готова погубить всех ради одного? Словно речь идет о ее сердце! Кому оно нужно, когда должен говорить долг?
– Мы могли бы пообещать ей свободу… после, – Мэрсейл с трудом поднялась, кряхтя, словно рыбачка после шторма. – Прошло бы легче.
– Мы не на рынке, чтоб торговаться! – Вигдэйн взвилась языком пламени, голая и яростная, сжав кулаки и встряхивая мокрыми косами. – И я не привыкла обещать несбыточное! Я не понимаю, сестра, я просто не могу понять. Разве мы не любили ее? Разве плохо обошлись с ней, с ее детьми, с ее народом? Шуриа плодятся, Тэлэйт умиротворен под рукой Вилдайра, и разве Джоэйн так не нравится быть княгиней? Но пусть так! После всего… когда мы победим, пусть убирается к своему Эску, если захочет!
– Если он захочет, – хмыкнула посвященная Морайг. – И если Вилдайр отпустит ее. Все мы знаем, что это маловероятно.
– Кто ему лекарь, если наш Волк увидел Глэнну в этой маленькой упрямой стерве? Уж точно не я! Она – не Аслэйг, она – шуриа и всегда останется змеей.
– Ты так зла на нее, потому что сама ее любишь, нашу Джоэйн, – рассмеялась Мэрсейл. – Любишь и не хочешь делить с диллайн. Где здесь сердце и где долг, о, сестра? Идем. Флот отплывет завтра, и Эск не обрадуется нашему визиту.
– Ему придется смириться, – поморщилась Вигдэйн. – С нами, и с Вилдайром, и еще со многим, если он хочет выжить и победить. И не только ему, нам всем придется. В этом мало радости, но что поделать?
Рамман Никэйн и Майрра Бино, граждане Янамарской республики
В кромешной тьме слух пленника обострился до крайности. Казалось, что он слышит, как луны катятся по небу, не говоря уж о звуках, издаваемых неведомым копателем. Рамману ничего иного не оставалось делать, как терзаться догадками, кто же это мог быть посреди вражеского лагеря. И еще он бегал от стены к дверям и обратно, проверяя, не услышал вдруг ли часовой подозрительного шороха. Собственное дыхание казалось слишком громким и привлекающим внимание. Но вот из подкопа высунулась всклокоченная голова женщины. Спасительница откашлялась и хрипло спросила:
– Ваша милость гражданин граф? Вы туточки?
– Я здесь, – прошептал в ответ граф. Чумазая копательница показалась ему знакомой, этот голос он уже слышал, причем совсем недавно.
Рамман присмотрелся.
– Майрра? Это вы?
Он помнил, что женщина сражалась где-то поблизости. И, откровенно говоря, мысленно похоронил единственную женщину-комитетчицу. А она-то выжила! И на помощь пришла!
– Я, я, кто ж еще… – гражданка Бино ловко выбралась из лаза. – Ну, коли я не застряла, так и вы пролезете, сударик мой. Давайте-ка скоренько, пока тревогу не подняли. Я там мундирчик добыла драгунский, у плетня лежит, вам в самую пору.
Гражданин граф окончательно растерялся, если не сказать, что опешил от такой заботы о своей персоне:
– Вы мне бежать предлагаете, что ли?
– А то как же! Именно бежать, да пошибчей! Потому как вешать вас собрались на рассвете, а этого мы никак допустить не можем. Вы нам, гражданин граф, ровно знамя полковое, без вас вся республика загнется в одночасье. Ну, нечего лясы разводить! Полезайте вперед. Оно, конечно, грязненько и дерьмецом пованивает, но вы шинелькой прикроетесь, никто и не заметит.
Настроение у Майрры было самое что ни на есть боевое, и уж коли решила она назначить графа полковым знаменем, то так тому и быть. И точка!
Грязь и вонь ничуть Раммана не смущали. Разве не Бранд говаривал: «Если путь на свободу лежит через выгребную яму, то зажми нос и ныряй смелее, потом отмоешься»? А маменька, знай, кивала, соглашаясь. И переглядывались они при этом как-то странно. Так что отказываться от побега гражданин граф не собирался.
– А вы как же? Давайте вместе!
«Коль спасемся – куплю ей ферму и стадо коров, – решил он, глядя на отважную комитетчицу с восторгом. – Клянусь, Алая Луна, я сдержу обещание! Я в долгу перед этой женщиной».
– Опасно! – отмахнулась храбрая и предусмотрительная госпожа Бино. – Я уж погодю тут малость, а потом за вами утеку. Дозорные у них сейчас сонные да квелые, ровно мухи осенние. Глядишь, и проскочим. Под плетнем сверток, не забудьте. А потом идите к северу, там у ихних поганых ям часовых вроде как и нету. Шибко уж воняет, будто и не зима. А я вас потом догоню.
Но прежде, чем нырнуть в лаз, точно прирожденный шуриа, Рамман крепко обнял спасительницу.
А Майрра, заслышав, что к сараю кто-то идет, раскашлялась, чтоб отвлечь дозорных.
Нельзя сказать, что гражданке Бино так уж сильно хотелось положить свою растрепанную голову на алтарь янамарской революции, однако Свобода – суровая богиня. И если рассудить здраво, по-крестьянски, то от умного да благородного предводителя восставших Янамари пользы выйдет всяко больше, чем от глупой бабы, которая только и умеет, что за козами ходить да по дому гоношиться. А Майрре нельзя было отказать в здравости рассудка. Пока недруги дознаются, что да как, его милость гражданин граф уже далеконько ускачет, коли не погнушается у сонных коноводов клячу какую-нибудь упереть. А не позволит дворянская честь опускаться до покражи, так и пешочком усвищет. Молоденький ведь еще, небось, жить-то хочется. Невеста, опять же, да мамаша, да братцы – есть, ради кого прыть показать.
– Вот и разошлись наши дорожки, ваша милость, – буркнула себе под нос женщина, деловито засыпая лаз. – Вам – тудыть, а мне, сталбыть, на другую сторону.
Она не зря торопилась, едва-едва успев зарыть свой подкоп. Двери сарая распахнулись, и конвойные втолкнули внутрь растрепанную девицу в одной сорочке.
– Эй, жених! – глумливо крикнул один из синтафцев. – Встречай невесту! Ты уж не обессудь, графская морда, если ее тут помяли малеха – от тебя не убудет, гадючье отро… Эй! Где он?! Это что за баба?
– Тревога! – заорал второй конвоир, видать, посообразительней первого. – Тревога! Сбег! Пленник
