Прописная для шуриа истина прозвучала настолько двусмысленно, что даже подсматривающий за беседой Сэйган не выдержал и заржал по-лошадиному. Вообразил себе столь рискованное земледелие в красках, должно быть.
– Ха! Вот это самое «поле» теперь Вилдайр и будет пахать до конца времен, – сдавленно зашипела дрожащая от смущения Джойана.
– Только не забывай, что он тебя любит. Иначе не мирился бы с Аластаром, – напомнил Джэйфф.
– Меня все любят, – всхлипнула женщина. – Так крепко любят, что меняют на паровозы.
И чтобы скрыть накопившуюся обиду, прикрылась платочком, как это было принято в годы ее детства. Благородной даме не пристало демонстрировать окружающим свои истинные чувства. А всего сильнее Джоне хотелось сейчас разреветься от желания все вернуть назад, чтобы все стало как прежде: Синтаф – империей, Бранд – мужем, Аластар – любовником, Янамари-Тай – родным домом. И пусть бы Предвечный оставался богом диллайн, а северяне – страшной сказкой. И лучше бы никогда Джойане Алэйе не знать Вилдайра Эмриса – Волка Архипелага, и его требовательной любви – тоже. Людям ведь свойственно отчаянно желать покоя и уверенности в своей будущности. А какая может быть уверенность, ежели вокруг, куда не брось взгляд, сплошной туман?
И как найти в себе силы устоять под ударами судьбы, когда под ногами шаткая палуба маленького пароходика, наугад ползущего по коричневым непроглядным водам Намы в полную неизвестность?
Грэйн
Руки дрожали. Ролфийка нервно потерла ладони, размяла пальцы, похрустывая суставами, и снова взялась за штурвал. Боги, и как только они управляются со всем этим! Пароход – словно огромный, чутко спящий зверь, большой, жуткий и непонятный, вроде лошади, только гораздо крупнее и коварней. Чтобы управлять им, надобно родиться мужчиной, очарованным всеми этим гремящими железками, блестящими от масла шатунами, шестеренками, валами и колесами. Как лошадь чует нерешительность неопытного наездника, так и «Скорый» прислушивался к самозванке в рубке, только и выжидая момента, чтобы выкинуть какой-нибудь фортель. Эрна Кэдвен усмехнулась собственному воображению. Общение с шуриями всегда дурно отражается на ролфийском самообладании. Уже кажется, что пароход и впрямь живой и весь дрожит от недовольства, стоит только ладоням ролфийки коснуться отполированных другими прикосновениями рукояток штурвала. Конечно, все это ерунда и расшатанные нервы, а судно трепещет вовсе не от гнева, а потому, что машина работает, но…
– Это не для меня, – грустно призналась Грэйн вполголоса. – Слышишь, благословенное судно? Я знаю, что это – не для меня. Когти Локки! Единственный шанс был постоять у руля хоть какого-то корабля, и я его упускаю!
Наклонившись к окну, она крикнула:
– Джэйфф! Эй, Джэйфф! Будь добр, поднимись сюда! Мне тут без тебя не обойтись, похоже.
А когда шурианский стрелок впорхнул в рубку, будто какой-то воробей беспечный, а не тысячелетний змей, мрачно буркнула:
– Бери штурвал.
– Что?
– А то! – Эрна Кэдвен с досадой выпустила рулевое колесо. – Просто возьмись за этот гребаный штурвал! Этот пароход меня не хочет, не нужно даже с ним разговаривать, как вы это делаете, чтобы понять – не хочет он меня ни под каким видом. А раз так, то ему нужен другой рулевой. Вот ты и будешь. А я пойду на палубу, гляну, что там из груза приспособить для боя можно…
– Ты же хотела сама.
– Хотела! Да что толку… Видно, нет на то воли богов, чтобы я тут в капитана игралась, – ролфийка тряхнула головой и грустно засопела: – Боюсь я его. Экий громадный, да еще и с машиной этой… Ну как дерну что-нибудь не то – сразу и сгорим, и потонем, как предки завещали. И вообще! Не могу же я все уметь!
Элир, впрочем, все понял и без ее сбивчивых жалоб, и даже больше понял, чем Грэйн хотела сказать.
– Давай так, – предложил он: – Я управлять пароходами не больше тебя умею. Постой пока рядом, будем вместе учиться. А потом, если хорошо пойдет, ты меня сменишь. Идет?
Вместо ответа эрна Кэдвен недоверчиво хмыкнула, а потом, немного поразмыслив, быстро, но благодарно поцеловала его в щеку, предварительно от машинного масла ее оттерев. Видят боги, мужчин, подобных Джэйффу Элиру, и под тремя лунами рождалось один на тысячу, а под четырьмя, верно, и вовсе будет не сыскать. Он один такой.
Аластар Эск
Чуть больше, чем убивать себе подобных и тешить похоть, люди любят строить планы на будущее. Совсем не намного, ибо радости от смертоубийства и блуда очевиднее, но вполне достаточно, чтобы тратить на планирование долгие дни и бессонные ночи. И, кажется, будто все возможности предусмотрены, все фигурки расставлены в нужных, а главное, правильных местах, каждое слово отмерено на точнейших весах расчета, а уж момент для решающего действия выбран редчайший, единственный в своем роде. И нет в мире преград, не может их быть.
А спросишь, отчего такая уверенность, скажут, мол, спланировано же все! Вечна и нерушима вера человеческая в непогрешимость хорошо придуманного плана. До последнего не хочется отдавать себе отчет в том, что твой хитроумный замысел бесславно рухнул, и втройне обиднее, когда крушение это случилось по нелепой случайности, не предвиденной никем.
Разумеется, можно представить свой провал – стечением неблагоприятных обстоятельств, а себя – их жертвой, можно сказать себе: «Этого никто не мог знать!» Станет чуть-чуть легче, верно. Но, по чести говоря, до соплей жалко не столько себя, сколько самого плана – такого идеального, такого безупречного. И бездны времени и усилий, потраченных втуне, – тоже.
Но самое паршивое во всех неисполненных планах – иллюзия, что до самого последнего мгновения мнится, будто вот-вот все получится, как надо, еще немного – и станет по слову и воле задумавшего. Возможно, проистекает она от другой вечной человеческой слабости – от стойкого нежелания признавать свою вину? Пока жизнь носом не ткнет – не верится в собственную слабость.
И Аластар Эск ничем, как выяснилось, не отличался от остальных людей, продолжая надеяться на удачу и по-диллайнски точный расчет плана, на который потратил три последних года жизни.
Только этим и можно объяснить, почему, увидев на небе Алую луну, а затем неделю промесив грязь под проливным дождем, князь не наплевал на все с высокой горы и не вернулся в Амалер. Нет! Ни за что! А как же план? А вдруг срастется?
Срослось! Как же!
На берегу Намы, а точнее на том куске твердой земли, что прежде была холмом в некотором отдалении от ныне затопленного берега, Аластар оказался в весьма скромной компании. Насквозь простуженный маршал Кан и вся в соплях дюжина гренадер, осипший Талес и в профилактических целях пьяный в стельку кучер – вот вам и вся княжеская свита.
Остальная армия безнадежно увязла в бескрайнем болоте, в которое превратился весь равнинный Файрист.
– Хочешь выпить? – хрипло спросил Кан, протягивая князю флягу с крепким самогоном.
– Хочу сдохнуть, – ответил Эск, но все же сделал глоток, закашлялся и по-солдатски сплюнул сквозь зубы. – Ты был прав, Илдред, когда предлагал вернуться.
Носатый Филин глумливо хрюкнул.
– Утешься тем, что ни у кого нет преимущества. Всем в равной степени погано, не одному тебе. И Хереварду тоже несладко.
– У него, по крайней мере, артиллерия под рукой.
– И что с того? В худшем случае он расстреляет Дэйнл, но Наму ему не пересечь. Потерпите несколько дней, пока наши части подтянутся… кхм… частично.
Аластар уселся на небрежно очищенную от грязи подножку своей кареты. Сил не было отвести взгляд от долины реки, больше всего похожей на полную тарелку супа. Дождевая вода текла князю прямиком за воротник плаща, а он не чувствовал неудобств. Словно в отместку за самоуверенность, Эска не брала никакая хворь, и все же Талес прикрыл голову сюзерена зонтиком. Тот оброс зверской бородищей, а на
