только покидает Россию. Он становится немецким, французским или американским евреем родом из России'. В этом контексте нелогично, неубедительно звучит идея Самойлова о еврейской привилегии выбора нации. Ибо, по сути, такого выбора нет: еврей всегда остаётся евреем, а всё остальное — только внешние, формальные условности.
Полемизируя с сионистами, космополитами, еврейскими диссидентами, Д.Самойлов высказывает не менее неожиданную мысль: 'Для русского еврея обязанность быть русским выше права на личную свободу' (9 июля 1978 г.). Однако сам поэт, как следует из его многочисленных признаний, собственную свободу ставил выше любых обязанностей. Поэтому и не только поэтому естественен вопрос: был ли Самойлов русским человеком и русским писателем, каковым он называет себя в уже приводимой записи от 4 июня 1988 года?
Давид Самойлов — советский еврей, человек, в котором определяющая национальная составляющая тесно переплетена с советским началом, со всеми отсюда вытекающими названными и неназванными последствиями.
'Соломончик Портной', 'Ближние страны', 'Сон о Ганнибале', 'Маркитант', 'Канделябры' — это произведения русскоязычной литературы. Творчество же Давида Самойлова в целом — большая тема отдельной статьи. Предваряя её и заканчивая эти заметки, кратко скажу ещё об одной жизненной 'слабости' поэта, которая напрямую связана с его творчеством.
В мемуарах Б.Грибанова много и подробно говорится об отношениях Самойлова с женщинами. Одна их глав названа символично 'Поэт, влюблённый в женщин'. К данной теме — с противоположных, традиционно-русских позиций — обращается и Ст. Куняев в 'Лейтенантах и маркитантах', где он говорит, прежде всего, о романе Самойлова со Светланой Аллилуевой. Немало следов многочисленных 'любовий' поэта в его подённых записях.
Опуская подробности, скажу общо. Любовь и Давид Самойлов — 'понятия' несовместимые (исключением, видимо, является один случай). Несовместимые, в первую очередь, по двум причинам.
Первая причина — особый взгляд на женщину и любовь, суть которого он сам изложил так: 'Женщина по природе телесна. Духовность в ней факультативна или признак вырождения' и 'Любить умеют только заурядные женщины или мужчины, о которых говорят, что они лишены характера. Все остальное — борьба, а это значит — рабство'.
Вторая причина — особенности личности Давида Самойлова, 'слабости', которые он точно определил сам: 'Я чудовищно люблю баб — и всех без разбора' (19 декабря 1962 г.); 'Радости отношений во мне нет. Ибо отношения требуют обязательств. А каждое обязательство для меня тяжко, оно урывает нечто от внутренней свободы, необходимой для писания <…> Радость общения — влюблённость. Радость отношений — любовь. Я влюблён почти всегда, и почти никогда — люблю' (28 ноября 1962 г.).
Вопрос о соотношении жизни и творчества Давид Самойлов только в одном случае трактует с позиций традиционных ценностей. Трактует принципиально иначе, чем в приводимых в начале статьи его высказываниях. Он, констатируя свое всегдашнее одиночество, пьянство и блуд, отсутствие 'проникновенных отношений' с женщинами, делает такой вывод: 'И уже бессильный и растраченный пришёл к стихам, которых написать не смогу' (25 сентября 1964 г.). Написать, конечно, смог, но суть не в этом.
Жизненные 'слабости' — не препятствие для творчества. Но они — непреодолённые, возведённые в норму или идеал — обязательно оставят мертвецкий отпечаток на таланте любого уровня. И этот талант будет лишён главного — боли, любви, сострадания.
Три перевала, или известный и неизвестный Самойлов
Револьд Банчуков
Вестник, No. 23, 10 ноября, 1998
Давид Самойлович Самойлов (его настоящая фамилия Кауфман) родился 1 июля 1920 года в Москве. Интеллигентная семья, прекрасная школа, ИФЛИ (Институт философии, литературы, искусства) готовили будущего поэта к жизни. Какой она будет?
Три перевала разделили жизнь Давида Самойлова на три части. В 21 год он ушел на войну, в ее жестокий быт, о чем он через много лет вспомнит:
Прошел Самойлов, пулеметчик, а затем комвзвода разведки, от Вязьмы до Берлина. За время войны почти не писал: не до этого было.
После войны заканчивал Литературный институт; пошли первые, крайне редкие, публикации, чаще занимался переводами, что было, разумеется, хорошей школой для поэта, но всеобъемлющего удовлетворения не давало. Главные стихи, а они, делающие славу, есть у каждого поэта, еще не были написаны.
Первый стихотворный сборник Самойлова 'Ближние страны' обозначен 1958 годом. И вышел поэт на литературную стезю позже своих сверстников и особого внимания критики не привлек. Но такова уж особенность поэтического дара Самойлова: жизненный опыт, отстоявшись в памяти, только с годами реализуется в поэзии. Об этом поэт говорил в многочисленных интервью ('Я не из тех, кто пишет по первому впечатлению. Прожитое… 'дозревает' иногда годами, иногда десятилетиями'), об этом писал в стихах:
На 'втором перевале' в жизни и творчестве поэта (1960-75) были написаны самые лучшие его вещи в теме Великой Отечественной войны: 'Сороковые', 'Старик Державин', 'Перебирая наши даты', 'Слава богу! Слава богу…' и др. Именно эти стихи сделали Самойлова известным поэтом, с этим поэтическим активом прежде всего вошел он в поэзию наших лет.
Когда речь заходит о Давиде Самойлове, в памяти сразу возникают ставшие уже хрестоматийными строки:
