Стихи

Если вычеркнуть войну,
Что останется — не густо.
Небогатое искусство
Бередить свою вину.
Что еще? Самообман,
Позже ставший формой страха.
Мудрость — что своя рубаха
Ближе к телу. И туман…
Нет, не вычеркнуть войну.
Ведь она для поколенья —
Что-то вроде искупленья
За себя и за страну.
Простота ее начал,
Быт жестокий и спартанский,
Словно доблестью гражданской,
Нас невольно отмечал.
Если спросят нас гонцы,
Как вы жили, чем вы жили?
Мы помалкиваем или
Кажем шрамы и рубцы.
Словно может нас спасти
От упреков и досады
Правота одной десятой,
Низость прочих девяти.
Ведь из наших сорока
Было лишь четыре года,
Где прекрасная свобода
Нам, как смерть, была близка.

Написанное на рубеже 50-60-х годов, стихотворение впервые было опубликовано в 1990 году в журнале 'Юность' (#5) без указания фамилии публикатора (Самойлов уже три месяца как умер), с произвольно-неоправданной правкой (то ли цензор постарался, то ли редактор перестраховался!) в предпоследней строфе: вместо слова 'правота' дали слово 'красота', а резкое слово 'низость' заменили на обтекаемое 'слабость'. Ну и замена, скажу я вам!

На 'втором перевале' с еще большей силой обострилось у поэта чувство истории. К сожалению, не все читатели улавливают политический подтекст в исторических сюжетах Самойлова. В стихотворении 'Пестель, поэт и Анна' можно увидеть не только противопоставление сверхсерьезных разговоров о политике живой жизни, чарующей песне молдаванки Анны ('Стоял апрель. И жизнь была желанна. / Он вновь услышал — распевает Анна. / И задохнулся: 'Анна! Боже мой!'), но и радикализм Пестеля ('…если трон / Находится в стране в руках деспота, / Тогда дворянства первая забота / Сменить основы власти и закон').

Но, видимо, главное в подтексте стихотворения — это то, как автор с явным негативным оттенком воспроизводит мысль Пестеля о том, что талант Пушкина расцветет 'при должном направленье' (ох, сколько лет нам твердили о 'руководящей роли'!), а Пушкин с язвительным укором говорит декабристскому вожаку о том, что им, Постелем, любовь 'тоже в рамки введена'.

Похожий подтекст улавливается и в самойловском стихотворении 'Шуберт Франц':

Шуберт Франц не сочиняет —
Как поется, так поет.
Он себя не подчиняет,
Он себя не продает.

Уж не отсюда ли финальные строки 'Книжного бума' Андрея Вознесенского:

Ахматова не продается,
Не продается Пастернак.

Да не о Шуберте написал Самойлов, а о поэтах наших времен…

В стихотворении 'На смерть Ивана' гулким гулом переливается колокольная песня свободы:

А на колокольне, уставленной в зарю,
Весело, весело молодому звонарю.
Он по сизой заре
Распугал сизарей.

И далее следуют строки, изымавшиеся цензурой в течение многих лет:

— А, может, и вовсе не надо царей?
— Может, так проживем, безо всяких царей?
Что хошь — твори!
Что хошь — говори!
Сами себе — цари,
Сами — государи…

А один из фактов пушкинской биографии (невозможность выехать в течение трех осенних месяцев 1830 года из Болдина ввиду эпидемии холеры) стал для Самойлова предлогом, чтобы в начале стихотворения 'Болдинская осень':

Везде холера, всюду карантины,
И отпущенья вскорости не жди… —
и в конце его:
Благодаренье богу — ты свободен,
В России, в Болдине, в карантине… —

дать не только характерные приметы 1961 года ('хрущевская оттепель' уже сменилась 'заморозками'), но и утвердить мысль о несгибаемой воле поэтов в условиях политической несвободы. Такой Самойлов вряд ли всем известен…