— И как она обращалась с вами?
— Тоже как мать.
— Сколько времени вы провели в третьем бараке?
— Несколько недель.
— Расскажите, что случилось потом.
— Пришли охранники-эсэсовцы и забрали нас, три пары близнецов. Нас привели в пятый барак, в помещение, где стоял рентгеновский аппарат. Эсэсовцы говорили с нами по-немецки, и мы не все понимали.
Два санитара сорвали с нас одежду и, положив на стол, приладили по металлической пластинке — в области матки и со спины. Они списали мой номер на руке и зафиксировали, что пять или десять минут я подвергалась облучению.
— И каков был результат?
— На животе образовалось темное пятно, и потом меня все время рвало.
— Вас всех рвало?
— Да.
— Было ли пятно болезненным?
— Да, и скоро на его месте образовался гнойник.
— И что произошло потом?
— Около месяца мы находились в третьем бараке. Это время почти не осталось в памяти. Но я припоминаю, что становилось холодно, так что, должно быть, подходил ноябрь. Мы лежали все вместе, три пары близнецов, а потом эсэсовцы отправили нас, вместе с несколькими мужчинами, в пятый барак, где нам пришлось ждать в какой-то приемной. Я помню, что мы были очень растеряны, потому что были раздеты...
— Все в одном помещении?
— В нем был занавес, разделявший нас, но мы были так взволнованы, что скоро все смешались.
— Обнаженные?
— Да.
— Сколько вам тогда было лет, миссис Шорет?
— Шестнадцать.
— Вы из религиозной семьи?
— Да.
— И у вас не было никакого жизненного опыта?
— Никакого. До сих пор я не видела голого мужчину и его половые органы.
— И у вас была выбрита голова?
— Да, из-за вшей и опасений тифа.
— Итак, вы все смешались. Вы чувствовали унижение, смущение?
— Мы уже опустились до уровня животных и к тому же были перепуганы.
— И затем?
— Санитары привязали нас к деревянным столам и выбрили нам интимные места.
— И потом?
— Двое мужчин усадили меня на стул и пригнули мне голову к коленям, а третий всадил иглу в спину. Я вскрикнула от боли.
— Вскрикнули от боли? Минуточку. Вы уверены, что в этот момент не находились в операционной?
— Я совершенно уверена, что была в предоперационном помещении.
— Вы знали, что представлял собой укол? Может, это была небольшая инъекция?
— Мне приходилось получать много уколов.
— Так, может, это была небольшая инъекция, предшествовавшая пункции?
— Нет. Мне был сделан только один укол.
— Продолжайте.
— Через несколько минут у меня онемела нижняя часть тела. Меня положили на каталку и вывезли из комнаты. Мужчины и женщины вокруг плакали и сопротивлялись; появилось много охранников с дубинками, которые стали бить их.
— И вас первой забрали из этого помещения?
— Нет. Первой, я уверена, был какой-то мужчина.
Меня привезли в операционную и привязали к столу.
Я помню, что у меня над головой была лампа.
— Вы были в полном сознании?
— Да. Надо мной стояли трое мужчин в масках.
На одном была форма офицера СС. Внезапно резко распахнулась дверь, в комнату вбежал какой-то человек и стал спорить с хирургом. Я почти ничего не понимала, потому что они говорили-по-польски, но я догадывалась, что появившийся человек протестовал против такого обращения с нами. Наконец он подошел ко мне и сел рядом. Он стал гладить меня по голове и, успокаивая, говорить по-французски, который я понимала лучше.
— Что он говорил вам?
— Крепись, малышка, боль скоро пройдет. Крепись. Я позабочусь о тебе.
— Вы знали, кто это был?
— Да.
— Кто?
— Доктор Марк Тесслар.
13
Сима Галеви разительно отличалась от своей сестры, Иоланы Шорет. Она казалась .куда старше, болезненней, и в ней не было решительности и отваги, свойственных ее сестре. Голос ее был вялым и тихим, когда она прочитала вытатуированный на руке номер и рассказала, что также живет в Иерусалиме с двумя приемными детьми, сиротами из Марокко. Она еще раз описала сцену в приемной и в операционной и рассказала о появлении доктора Тесслара.
— И что произошло после операции?
— Меня на носилках отнесли в третий барак.
— В каком вы были состоянии?
— Долгое время я очень плохо чувствовала себя. Два месяца, может быть, и больше.
— Вы испытывали боли?
— Я их чувствую и по сегодняшний день.
— Они были так невыносимы?
— С неделю мы все могли только лежать и плакать.
— Кто ухаживал за нами?
— Доктор Мария Вискова, и еще сверху часто спускался доктор Тесслар. Часто приходила. и другая врач, женщина-француженка. Я не помню ее имени. Она была очень добра.
— Навещали ли вас другие врачи?
— Я смутно припоминаю, что, когда лежала с высокой температурой, доктор Вискова и доктор Тесслар спорили с каким-то мужчиной о еде и лекарствах для меня. Это было только раз, и я не знаю, кто это был такой.
— Вы знали, что с вами происходит?
— У меня никак не затягивалась рана. У нас были только бумажные бинты. От них шел такой ужасный запах, что невозможно было находиться рядом,
— Но спустя какое-то время вы оправились и вернулись к работе на фабрике?
— Нет, я так и не оправилась. Сестру вернули на завод, но я там уже не могла работать. Мария Вискова оставила меня при себе как свою помощницу, что и спасло меня от газовой камеры. Я оставалась с
