Сильвен почувствовал, что краснеет.
— Почему бы тебе не зайти его проведать? — спросил он. — В конце концов, после двенадцати лет…
Удар в пустоту… Он так и предполагал.
Габриэлла пожала плечами. Двенадцать лет молчания, вопросов без ответов, деланого равнодушия, мертвых писем… Но Сильвен уважал ее решение.
Он осторожно протянул руку и кончиком пальца провел вдоль ее щеки.
Габриэлла вздрогнула.
— Мне тебя не хватает, — признался он.
Габриэлла прижала к своей щеке ладонь Сильвена и поцеловала ее. Затем мягко его отстранила.
— Нельзя вечно оставаться пленником собственного Детства, Сильвен, — произнесла она с глубокой нежностью, рисуя узоры на запотевшем от их дыхания стекле.
Он не знал, что ответить. Конечно, Габриэлла права, но что же они делают здесь, если не пытаются оживить свою умершую юность?
— Твои воспоминания превращают тебя в раба, — продолжала молодая женщина. — Ты не можешь освободиться от власти Ботанического сада. Это сильнее тебя.
— Может быть… — ответил Сильвен, опуская глаза.
В этот миг он снова пережил во всей полноте исчезновение Габриэллы. Живо представил опустевшую комнату, где не осталось ни вещей Габриэллы, ни ее души… Этот внезапный отъезд, резкий как пощечина… Это отсутствие новостей на протяжении месяцев — кроме коротких, регулярно приходящих записочек: «Не волнуйтесь, со мной все в порядке»… А потом — глухой голос Любена, звучавший без всякого выражения, без всякого упрека:
— Я получил письмо от Габриэллы. Она живет в Париже. Вышла замуж. Она больше не хочет нас видеть…
Габриэлла и Сильвен долгое время молча стояли у окна, глядя на панораму Парижа. Наконец Габриэлла открыла узкую стеклянную дверь, расположенную сбоку от окна, и они вышли на балкон. Их тут же окутал теплый весенний воздух…
Здесь, на холмах Бельвилля, воздух был гораздо чище, чем «внизу». Он был свежий и будто даже чуть покалывающий, как в горах. Они словно бы стояли на островке, обломке древнего Бельвилля — древнего города, раскинувшегося на холмах над Парижем, среди полей, садов и виноградников…
Снизу доносился отдаленный городской шум. На миг Сильвен представил себе огромного спящего дракона…
Габриэлла прислонилась к перилам, простирая руки над городом.
— Ты все еще встречаешься со своей сиреной? — неожиданно спросила она.
Сильвен вздрогнул. «Я и правда рассказываю ей все!» — с некоторым сожалением подумал он, вспоминая, что в конце каждой встречи он изливал ей душу (чему вдобавок способствовало вино). Никому больше он не рассказывал об этих никогда не завершающихся ничем более серьезным встречах, в сумерках, возле древнего амфитеатра, с женщиной, о которой он ничего не знал.
— Да, иногда… — ответил он.
Габриэлла печально улыбнулась:
— И это делает тебя счастливым?
Сильвен пожал плечами и отвел глаза.
Для того чтобы чувствовать себя счастливым, нужно что-то другое. «Как вообще можно быть счастливым в этом мире, который стоит на краю гибели? — подумал он. — В городе, где повсюду гремят взрывы и люди сходят с ума?» Однако ответить на этот вопрос Габриэллы было бы не слишком уместно… Это был почти рефлекс, который он перенял от Любена: оберегать ее от реальности внешнего мира (именно потому, что Габриэлла не желала мириться с этими ограничениями, она в конце концов и уехала). Именно поэтому, глядя на сверкающую в ночи Эйфелеву башню, Сильвен сказал:
— Сирена позволяет мне забыться. Подумать о чем-то другом…
Он замолчал, не зная, как продолжить. О чем «другом»? Сильвен ничего не знал об этой ночной нимфе. Нужны ли ему их объятия? Всегда ведь можно избавиться от избытка напряжения в одиночестве — это и быстрее, и безопаснее…
— Так что, она делает тебя счастливым? — повторила Габриэлла печальным тоном.
Сильвен почувствовал в этом вопросе некую агрессию — хотя в голосе Габриэллы не было ни следа обиды или гнева. Но все, что исходило от нее, как бы становилось более значительным, более волнующим. Отстранившись от перил, Сильвен машинально прошелся по балкону. Затем сказал:
— Я ведь не спрашиваю тебя, счастлива ли ты с Филиппом, не так ли?
Он не должен был так реагировать, но это было сильнее него. Филипп, муж Габриэллы, — эта тема была настоящим табу. Сильвен уже раскаивался в том, что нарушил этот запрет, но Габриэлла хорошо знала его редкие вспышки гнева. Знала этот желтоватый, словно у хищника, отблеск, появляющийся в глазах, и эти сведенные брови, и лицо, которое мгновенно становилось более взрослым, более мужественным, более зрелым… Она была единственной, кто ни разу этого не испугался. В конце концов, он ведь был ей как брат…
И уж не для того ли, чтобы как-то нейтрализовать это «немного больше», она вышла замуж за Филиппа Бизьена — адвоката преуспевающей фирмы, человека сдержанного и прагматичного? Не в этом ли была тайная причина ее бегства? И той дистанции, которую она установила между собой и своим прошлым — детством, Сильвеном, Ботаническим садом?..
Было бы так легко туда вернуться. Позволить прошлому вновь поглотить себя. Габриэлла прекрасно знала, что в том мире ничего не изменилось. Сад был тем же, что и прежде, — душной, всепоглощающей вечностью…
— Может, когда-нибудь я удостоюсь чести поужинать с ним? — спросил Сильвен с другой стороны балкона.
«Лицемер! — тут же сказал он себе. — Ты уже получал право на этот ужин…»
Он вспомнил единственную свою встречу с Филиппом Бизьеном — здесь, в этой самой квартире. Все было насквозь фальшиво: улыбки, восклицания, тосты. Габриэлла отмалчивалась, Сильвен был преувеличенно дружелюбен, Филипп держался скованно, как новичок, впервые оказавшийся на светском приеме…
«Какая, в сущности, бесполезная ерунда…» — подумал он, машинально разглядывая панораму Парижа. Больше всего ему нравилась северная часть города: похожий на воздушный торт собор Сакре-Кер, за которым, словно часовые, высились многоэтажки Ла Курнев и Бобиньи — городских предместий, похожих на отдельные островки, жители которых обитали в замкнутых мирках… как они с Габриэллой прежде — в Ботаническом саду…
Но он все-таки не удержался и прибавил:
— А Филипп смирился с тем, что я знал тебя за несколько лет до него? И согласился разделить тебя со мной?
— Это не вопрос разделения, — ответила Габриэлла все тем же спокойным тоном. — Ты это прекрасно знаешь. Я тебе уже объясняла…
— А как ты относишься к тому, что он отсутствует по три дня в неделю?
— Он фактически живет между Парижем и Лондоном. Это его работа. Я понимаю…
Сильвену было уже на все наплевать. Его переполняла горечь.
— А если ты узнаешь, что он тебе изменяет, — ты это тоже
Теперь он уже перешел все границы. Глаза ее поблескивали в темноте желтоватыми огоньками. «Замолчи! Остановись! Не разрушай все до конца!» — говорил он себе — но напрасно. Гнев уже полностью завладел Сильвеном; он был разъярен.
Но Габриэлла, очевидно, твердо решила сохранять спокойствие.
Сколько раз Сильвен, выйдя из себя, говорил лишнее?.. Она всегда его прощала. Почему бы и не
