Я еще более углубился в специфику марципанового творчества и открыл манеру, которая замечательно подходит марципану, — наивизм, или примитивизм. Таможенный чиновник Анри Руссо, которого нечто, на мой взгляд, прямо-таки экзистенциальное связывает с фра Анжелико, не раз меня потрясал. Если сюрреалисты, по-моему, царапали человеческую душу в меру своего понимания, то Руссо и грузин Пиросманишвили непосредственны, искренни, оптимистичны и народны. Есть и в них что-то мистическое, но их мистика позитивна. Естественно, я давно уже ничего не копировал. Просто мой мир был особенно близок миру этих художников.
Во всяком случае, работа в Комитете госбезопасности подходит всякому высокоодаренному человеку, поскольку она оставляет — если, конечно, уметь планировать свое время — достаточно времени и на увлечение искусством. Рекомендую ее всем интеллектуалам. Хотя — что уж там так рекомендовать: в нашем дружеском коллективе и без того было предостаточно представителей интеллигенции. Люди, к счастью, понимают, что для них хорошо!
ПРЕДСТАВЛЯЮ ВАМ СВОЮ МИЛУЮ КАТАРИНУ (III)
Катарина бывает у меня в гостях довольно часто, но не регулярно. После того, как я рассказал ей свою юношескую историю с ингерманландкой Лизой, даже про шелковые чулки с железными дорогами, и осмелился признаться, что под одним уже упомянутым автобусным навесом на автобусной остановке именно определенные однозначные рефлексы возбудило далекое и утихшее со временем эхо тогдашних отвратных событий ('прости, но ведь тогда я тебя действительно не знал!'), отношение ко мне моей 'душевно-сексуальной партнерши' стало еще более понимающим, даже материнским. Все-таки она полагала, что мне следует преодолеть свои комплексы. А я, в свою очередь, думал, что может быть, но постепенно…
Из бесед на эту тему выяснилось, что Катарина прочла немало книг по психологии. Видно, борцы за права женщин должны знать секреты душевной жизни. И в награду за чулочную откровенность мне была рассказана история, вычитанная в какой-то специальной книге, об одном несчастном молодом человеке, который ездил верхом на лошади и, вследствие некоего ритмичного трения, испытал первое семяизвержение в своей жизни. И как раз в то самое мгновение он увидел обнаженного мужчину, выходящего из озера. Совпадение этих двух случайностей превратило юношу в гомосексуалиста, который только благодаря самоотверженной сестре милосердия опытному психиатру-гипнотизеру в конце концов выздоровел. И, кстати, сразу женился на той самой предупредительной сестре. Так что в довершение всего — happy end.
— Замечательно, что с тобой не случилось ничего такого страшного и что ты вполне здоровый мужчина…
Мда-а… так вот, теперь Катарина выказала по отношению ко мне понимание и материнские чувства, хотя… не знаю, на месте ли здесь слово 'материнские', потому что с того дня, и несмотря на летнюю пору, она всегда приходила ко мне в чулках.
— Слушай, дорогой марципановый художник, — начала она, когда мы закончили очередное путешествие вокруг света.
— Ты могла бы для разнообразия называть меня Эрнстом. Это мое крестильное имя.
— Ну, пусть, марципановый художник Эрнст. Похоже, в Эстонии о тебе не очень-то многие и слышали.
— Я бы не сказал. Знатоки знают и… ценят меня.
— Но о твоей популярности смешно и говорить.
— Меня это не волнует. Она когда-нибудь придет. И, кстати, я знаю множество возможностей, как завтра же стать знаменитым и популярным.
— Да-а?!.. Опиши мне хотя бы одну такую возможность. Ты имеешь в виду какой-нибудь скандал? В наше время такие вещи и правда помогают.
Тема, честно говоря, была мне не по душе, но я все-таки продолжил: 'В Эстонии есть один прекрасный торговый город, где один еще молодой, ну, примерно моего возраста человек создал музей современного искусства'.
— Я думаю, что знаю этого человека. Его часто показывают по телевизору. И какой же он молодой?.. И ты действительно веришь, что он сделает там твою сладкую выставку? Не будь смешным! Насколько мне известно, этого человека больше интересуют всякие затхлые и полусгнившие штуки. Там когда-то было что-то вроде экспозиции искусства трупа.
— Милая суровая Катарина, слушай меня внимательно! Я человек, который может сделать из марципана все, что угодно. Я могу, например, начать с чуточку заплесневелого куска хлеба и дойти до красноглазой трески со вспухшим брюхом, до прогнившей утки, давно издохших кошек и скелетов попугаев, покрытых последними остатками перьев. Я могу сделать их всех настоящими, разноцветными, абсолютно реалистичными…
— В это я верю…
— И представь себе, Катарина, подруга моя, разве не экстрапикантно то, что вся эта мерзость будет сделана к тому же из настоящего съедобного вещества, которое даже евреи высоко ценят как особенно кошерное, и — и это важнее всего! — самые рафинированные господа со своими дамами или шлюхами (пардон!) после выставки могли бы устроить невиданную и жутко оргиистичную трапезу, где каждый будет уплетать то, что захочет и посмеет. Исходя из возможностей своей нервной системы… Но, разумеется, за сумасшедшие деньги. Думаешь, газеты не ринулись бы описывать и публиковать фотоснимки этого своеобразного лукуллова пира пожирания, а?
— Может, и набегут, но ведь это… чудовищно проти-и-ивно.
— А может быть, как раз очень изысканно?
На эту тему мы поговорили еще немного и очень живо, причем я признался Катарине, что, к моему собственному изумлению, кое-что для меня просто органично, a priori неприемлемо. Отвратительны все гниющие вещи, отвратительно представлять половые отношения со своей матерью, Девой Марией или Святым Духом (и как это должно происходить?!). Ну да, конечно, я слышал об эстетике безобразия, но в эстетике безобразия есть патологически чувственное начало; это какой-то духовный онанизм, который мне еще более несимпатичен, чем физический. И я мог бы таскать… не знаю, мог бы — было бы смешно… но во имя независимости женщин носить плакаты с призывами я считаю вполне мыслимым. Если женщина осталась вдовой или вообще одинокой, ну, пускай на самом деле купит себе этот… По понятным причинам мы с Катариночкой в этот момент оба подумали об одном благозвучном музыкальном инструменте.
— Даже Библия советует мужчине взять жену, чтобы не терзаться похотью. И ты как феминистка уж наверняка согласишься, что все сказанное о мужчинах применимо и к женщинам.
— Естественно!
— Да, но где же взять партнера, не у всех в жизни все так хорошо складывается, как… — я несколько запутался, но Катарина закончила фразу: 'у нас'.
— А как ты выкручиваешься с деньгами? — однажды поинтересовалась Катарина. Я сказал, что справляюсь. Мой дедушка совершенно верно сказал, что если человек умеет как следует делать какую- нибудь работу, то у него не будет недостатка в хлебе. Некоторое время я работал на 'Калеве', но был там единственным мужчиной на дюжину женщин. Женское хихиканье и их нелепые разговоры ('Марципановый художник, думай, что говоришь!' — это, конечно, была реакция Катарины) быстро утомили меня; к тому же две молодые красильщицы марципана слишком уж желали приблизиться ко мне… Но я этого не переносил — в силу моего прежнего опыта это было исключено. Но еще важнее было все-таки то, что какое-то, поди знай, возможно, генетически унаследованное убеждение не позволяло мне мириться с оплачиваемым, рутинным казенным местом. Я создан независимым творцом. И эти возможности я — с присущей мне сообразительностью — нашел. Тогда марципаном, кроме МАЙАСМОКА, занимались еще в двух кафе — ПЯРЛ и ХАРЬЮ. (После войны его делали еще и в двух артелях.)
Против работы в МАЙАСМОКЕ у меня было какое-то предубеждение — ну как работать наемным
