почти у самых ног обезумевшей от страха девушки.
— Господи! — оборвалось у нее внутри. — Ты что — спятил?!.
— Картина… — только и смог вымолвить парень, счастливо улыбаясь.
— Нашел из-за чего рисковать, — осуждающе мотнула головой Галинка. — Нужно самим спас… — И прикусила язык, растерянно глянула на сияющую физиономию своего спутника и изумленно простонала: — О-ой, да мы же за столбами?!.
— Где? — не понял беглец, мгновенно убирая с лица улыбочку.
— Машина пересекла границу, — шепотом пояснила Галинка. — Мы на чужой территории, в соседней республике… — И кивнув потемневшим то ли от гари, то ли от изумления лицом в сторону черной от дыма равнины, указала рукой: — Смотри, вон идут два ряда пограничных столбов.
— Значит, на нас напали пограничники?
Галинка чуть помедлила и закачала головой:
— Вряд ли, те бы не убежали. А эти… эти удрали. И вроде бы на нашу территорию. — Она уже немного успокоилась, и в ее глазах засветился привычный огонек живого любопытства.
— Выходит, они хотели нас догнать?
— Выходит, — вздохнула Галинка. — Но, наверно, не успели, кинули вдогонку гранату уже у самой границы…
Девушка старательно отряхнулась, осторожно, словно крадясь, вышла на середину широкого и прямого как линейка шоссе, придирчиво осмотрела незнакомую местность и совсем обыденным голосом обронила:
— Вот я и за границей. Всю жизнь мечтала… — И грустно улыбнулась.
— И ничего с тобой не случилось, — задумчиво заметил беглец. — Как и со мной…
Взгляд Галинки вдруг посерьезнел и она проговорила:
— Да, действительно, нам всю жизнь трендили: если пересечешь эту зону, то сразу же изменишься. Превратишься в дебила, идиота. А то и вовсе погибнешь. А тут, — она поджала губки, повела плечами, — как было, так все и осталось…
— А может все же что-то изменилось? — Парень подошел к девушке вплотную и взял ее за руку.
— Может быть, — ответила она, чуть помедлив; подняла глаза, с интересом глянула на беглеца и повторила, кивнув: — Может быть.
Небо над ними совсем почернело, послышался тяжелый кашель приближающейся грозы. А когда стал накрапывать мелкий, нарастающий дождичек, они быстро, не раздумывая, пошагали, обратно, в сторону границы. Однако скоро сзади послышался подозрительный гул. Оглянувшись, они увидели приближающийся вездеход.
Он обогнал их, резко развернулся и уставился на путников фыркающим радиатором. Несколько человек в грязно-зеленых, с белыми разводами комбинезонах выбрались из машины, потоптались на месте, словно пробуя на прочность слегка почерневший от дождя асфальт, затем один из них тихо, вразвалочку, то и дело поправляя небрежно висящий на шее автомат, направился навстречу молодым людям.
— Ой, кажется, пограничники! — испуганно дернулась Галинка. — Это конец!..
Однако парень так не считал. Он быстро развернул держащую под мышкой картину, швырнул ее на дорогу, схватил девушку за руку и, резко дернув на себя, шагнул вместе с ней на живописное полотно неизвестного гениального художника.
Тело девушки вдруг куда-то поплыло, затем резко рухнуло вниз, стремительно полетело в пугающую бездну разрывающегося вглубь и вширь пылающего желто-красным вихрем пространства, — кувыркаясь и замирая, Галинка то и дело широко открывала рот, чтобы закричать, замолить о помощи, однако звука не было, все было тщетно, — и наконец, мгновенно сбросив с себя вес и всевозможные ощущения реального мира, безболезненно сжалось и идеально вписалось в картину, аккуратно пристроившись за спину уже сидящего там в старомодном плетеном кресле молодого человека.
Страх исчез, осталось только любопытство и удивление, и Галинка с интересом принялась наблюдать за растерянно мечущимися вокруг людьми.
Недоуменно озираясь, шныряя по кустам, запинаясь о кочки, пиная камни, палки, комья слипшейся глины, беспрерывно заглядывая под вездеход и даже под картину, все так же спокойно лежащую на мокром липком асфальте, они, конечно, были удивлены, вернее, изумлены неожиданным исчезновением перебежчиков.
Наконец один из пограничников, по-видимому офицер, на какое-то мгновение задержался у картины, но после все же прошагал мимо — вальяжно, не торопясь — однако через минуту вдруг вернулся и снова остановился возле нее, пренебрежительно выставив вперед, под самую рамку, тупой подкованный передок своего мощного новенького сапога.
Темные квадраты модных очков покрутились по сторонам, а затем уже не без любопытства уткнулись на валявшееся под ногами живописное полотно. Он осторожно коснулся носком массивной позолоченной рамки, внимательно оглядел ее, нервно выстукивая подошвой сапога какой-то модный ритм, потом легким пинком передвинул картину на более чистое место. А когда опустился на корточки и снял очки, то Галинку обдал цепкий въедливый прищур больших холодных глаз.
Рука стала приближаться, несоизмеримо увеличиваясь одними пальцами — длинными, гибкими, музыкальными, с аккуратно подрезанными ногтями, но все равно похожими на клещи, — отчего девушке снова сделалось нестерпимо страшно, до содрогания жутко.
Она попыталась отпрянуть, однако невидимая сила прочно удерживала ее в этой, казалось, естественной, почти не скованной позе, и поэтому, когда гигантские пальцы ловко подхватили картину, вознесли вверх, прямо к вздутому пупырчатому носу, по сторонам которого вытянулись леденящие душу водоемы глаз, Галинка лишь внутренне сжалась, не сумев даже вздрогнуть, вскрикнуть, зажмуриться.
Офицер внимательно осмотрел находку, отряхнул с полотна капельки влаги, постучал пальцем по рамке, оглянулся, позвал солдата, что-то сказал ему и отдал картину. Тот быстро обтер ее рукавом, расстегнул комбинезон, сунул за пазуху и побежал к вездеходу.
Вокруг по-прежнему резво бегали люди, оживленно разговаривали, бойко жестикулировали друг другу; их мимика была резкой, подчеркнутой, казалась неестественно выразительной, похожей на детскую — наивную, неподдельную, искреннюю. Но как только где-то проскальзывала фальшь, наигранность, там сразу же улавливался страх, просматривалась неприкрытая трусость, откровенная боязнь. Боязнь перед непонятным, необъяснимым, таинственным, вдруг, некстати, свалившимся на их, вроде бы, всегда удачливые головы.
Со стороны все это выглядело бы нормально, естественно, если бы ни одно, на первый взгляд, незначительное обстоятельство — для находившихся в пространстве картины людей данная сцена протекала в абсолютной тишине. Как в немом кино. И поэтому чувства Галинки смешались, казалось, в противоестественном сочетании. И страх, и восторг, и любопытство, и презрение — все перемешалось в ее клокочущей от возбуждения душе. Но когда их небрежно сунули в кабину вездехода и через некоторое время доставили к высокой, со смотровыми щелями вверху проходной будке, а потом провезли через раздвинувшиеся железные ворота на ровную забетонированную территорию, к большому пятиэтажному зданию, по бокам которого пристроились два приземистых барака, в свою очередь огороженных мощным каменным забором, — в ней возобладало лишь два чувства: страх и любопытство.
Через несколько минут картина уже лежала на столе одного из многочисленных кабинетов этого огромного мрачного заведения.
Глядеть пленникам в окружающую сферу было неудобно — все просматривалось как бы в одной плоскости, будто на экране какого-то супергигантского телевизора. Однако беглец все же смог рассмотреть кабинет. И первое, что отметил — с горечью и проклятием! — он опять попал в лапы лысого. Но ведь этого же не может быть! Не может!! Ведь они же совершенно в другом месте! В другой республике!..
Однако кабинет был, кажется, тот; стоял такой же массивный, с матовым покрытием стол, виднелся красно-белый флаг в стороне, а над развернутым в пол-стены полотнищем — два красочных портрета: важная особа в пышной аристократической одежде, смахивающей на царскую, и надутый широкомордый тип с лихо оттопыренными ушами.
Только приглядевшись повнимательней, беглец все же обнаружил кое-какие различия. Например,
