- Людмилу.
Антон усмехнулся откровенно, качнул плечами.
- Да!.. И... – не находил он слов.
- А я... Не вышло...
- А есть дети?
- У него есть, у нас нет...
- Как же...
- Пожалела... А потом... И с ребёнком не смогла... Он ревновать стал... Злился... Винил меня. А дальше...
- Тебе забыть всё надо... И вот что, Вер... Запомни, ты нам ничем не обязана. Живи, сколько захочешь! А лучше – оставайся совсем! А там... У нас тут и правда!.. – усмехнулся он, сняв берёзовый листок с ёлочки, - как в сказке всё!.. У всех, посмотри, как складывается... Место, что ли, такое? Или люди подобрались?.. Говорят, - что вам! У вас там, как рай!.. Работу, правда, не могу, пока, другую предложить... Потом...
- Да нет! Спасибо... – перебила она быстро, - только не надо... Меня никому предлагать... – коротко заглянула ему в глаза.
Антон остановился.
- Да что ты, Вер... Просто знакомлю... Ну, - хмыкнул он, - шучу я так... А Толик, он хороший парень, только ожегшись на молоке, теперь на воду дует... Ладно. Поехали...
Опять порыв ветерка, и снова закружилась листва перед стеклом. Завалило кругом, как снегом, даже не видно травы. Антон ехал медленно и смотрел за окна. То на лес, то за овраг на первый посёлок, то на кустарник с краснеющими листьями. Неглубокая колея была доверху засыпана листвой. Даже из салона было слышно, как они похрустывали иногда. Благодатное время – осень. Время размышлений и подведения итогов. Время новых мечтаний.
Небо на востоке сделалось дымчато-серым. А на душе уютно и тепло. Вот-вот, что-то произойдёт, изменится, и даже природа затаилась, тихо прислушиваясь.
Встретилась машина. Остановилась. Антон тоже остановился, вышел из машины. Это Вадик его встречает. Что-то неотложное снова. Вера забралась в самый угол и осматривала пустой салон. Двигатель шуршал чуть слышно. Ей вдруг подумалось, что сейчас машина сама, никого не спросясь, возьмёт, да и поедет одна, и увезёт её снова в город, в мужнину квартиру. Её передёрнуло от глупой мысли. Пальцы нащупали ручку и против воли открыли дверь. Выскочила из машины и хватила ртом воздух. Свежий ветер окатил лицо прохладной волной.
Однажды утром повалил снег. Не просто снег, а крупными хлопьями тихо опускался сверху. Так плотно, что даже плохо видно. Мохнатая серая туча медленно проползала над Холмами. Чудно смотреть! Небо серое, черноватое даже, а снег белый, белый, и крупный!.. Как манна небесная. И валит, валит нехотя. Будто от скуки... Но завораживает. Почему-то хочется смотреть и смотреть.
Значит зима скоро. А этот, первый, наверное растает завтра. Но потом уж заморозит, закуёт всё!.. Застынет неподвижно лес и лютый холод пронзит воздух. Треснет со звоном сучок в тишине и эхо пронесётся по сонному лесу. Заскрипит снег под каблуками и повалят из труб дымы в морозное небо. А этот первый, мягкий и рыхлый... Но непривычно побелели крыши и островками увядшая трава. Белая скамейка во дворе. Белые ленточки расстелились по тонким веткам саженцев. Побелело...
Аня опустила занавеску. Быстрей бы!.. Быстрей бы проходила эта холодная зима и снова наступало тепло. И когда солнце будет пригревать, тогда он вернётся. Вернётся, когда она уже будет держать на руках их дитя. Тогда будет синее небо и полноводно забурлит ручей. И покажутся первые голубые цветочки на косогоре. Лопнут набухшие почки, не в силах держать поток сладковатого сока. И этим соком будут питаться чуть проклюнувшиеся молодые листики. И она будет кормить... Своим соком ребёнка.
Андрюшка хотел девочку... Конечно! Потом-то мальчика, обязательно!.. Но сначала дочку. И что бы была она обязательно на Аньку похожа!.. С такими же игривыми глазами и тоненькой улыбкой. Аня улыбнулась, глядя через белую сетку.
Как он торопился осенью!.. Всё хотел успеть, закончить. Что-то таскал, пилил и устраивал. Вот и скамеечку вкопал, что б ей отдохнуть на свежем ветерке весной, когда устанут ноги от приятной ноши. Натянул верёвку для белья. Сделал лесенку к самой воде у ручья, что б она, упаси Бог, не поскользнулась на сыром склоне, не упала. Вот, дурачок!.. Уж Вадька наносит воды-то!.. И сейчас заезжает через день. «Что, Ань, скучно? Ну ничего, Ань!.. Зима не вечная!» – улыбнётся, и побродив вокруг и натаскав дров на два дня, скажет снова: - «Ну что, Ань, поеду я...»
Вздохнула протяжно. Под новый год, конечно, отпустят! Должны отпустить... Если что, пойдёт в военкомат и будет просить, что б отпустили. Он и ёлочку посадил у самого крыльца, с другой стороны, где розы!.. Как выйдешь, так слева. Так близко, что б не тянуть провода далеко и повесить гирлянды. Говорил: - «Вот, Ань, занесёт всё снегом, а тут и лазить не надо, ты наряди, огоньки включишь, здорово будет, красиво, а я представлять там буду... Как ты сидишь у ёлочки на крыльце...»
- «Сумасшедший...» - пробило у неё слезину и дрогнули в усмешке губы. Даже грядок наделали с Брантом его маленьким трактором. Длинными полосами с того краю. Брант на тракторе сидит, оглядывается, а он бегает следом с тяпкой, разбивает комки земли с травой. А то, говорит, засохнет, ничем не возьмёшь эту глину... Уж и холодно, а с него пот потоками и волосы мокрые торчат. Красный весь, подойдёт, блестит глазами, обернётся на вспаханную полосу: - «Ну как, Ань, нормально, да? Может, посадить ещё успеем, когда приду...» «Дурачок...» – снова усмехнётся она криво. Подхватит её за ноги и поднимет вверх, прижав а себе. А она визжит, вцепившись руками в плечи: - «Упаду! Отпускай! Сумасшедший!..» – и теребит его за волосы, смеясь. А он подымет голову и как ни в чём не бывало: - «Ань... Ты только не скучай тут, ладно?» – улыбается грустно.
А в последние дни всё молчал. Походит вокруг дома. Везде заглянет, постоит молча, потреплет Альфу за уши и опять начинает молча бродить по склону. Никуда даже не ходил. Всё с ней. Ань, - говорил, - может чего ещё успею?.. А последнюю ночь совсем не спал. Сидел на кровати и смотрел на неё в темноте.
Она снова вздохнула. Не в моготу. «Пойду к Катьке» – подумала. Стала теперь к ней часто ходить. Расспрашивать. Катька вспоминала с улыбкой. Вспоминала, как сидела у раскалённой плиты в сыром доме длинными вечерами. Улыбалась и плакала и мечтала. И не было ни света, ни воды... Только верный лохматый Тимка цокал когтями по некрашеному полу в тишине. Да сиротливо горела на столе свечка. Но это ничего, что одна, зато не одинока!..
