прошлое и с вожделением смотреть на «цивилизованного и свободного западного человека», который придет и даст ему все: начиная от демократии и заканчивая 140 сортами колбасы. И когда Горбачев с потрохами сдавал Западу некогда великую страну, у Филатова ни разу не шевельнулась в голове мысль, что творится форменное преступление. И он продолжал поддерживать генсека и славить его на всех углах. Чего же теперь стенать о том, что Россию не надо приспосабливать к Западу?
Коснулся в своем интервью Филатов и ситуации вокруг «Таганки». А сказал он следующее: «Истоки разрушения в общем-то ясны. Театр существовал на сопротивлении, контекст времени изменился, нужна новая идея, на судьбе театра не могло не сказаться долгое отсутствие Любимова, его нынешние отъезды, приезды… Но… как бы ни был наш театр политизирован, он был замешан, создан и всегда существовал на любви. А сейчас любовь внутри кончилась – в этом все дело. И зритель почувствовал и оттолкнулся от нашего театра. На „Таганку“ уже можно купить билет, а в „Современник“, например, нет. Потому что там не только замечательные артисты и своя школа, но потому, что там любовь! (И почти не было политики, которая, как известно, дело грязное и может так заляпать репутацию любого, что не отмоешься. – Ф.Р.) Никакие финансовые вливания никакой театр не спасут – только любовь и идея. А тут еще это ускорение смерти и желание доказать (я имею в виду историю с приватизацией этого дома), что сие есть, наоборот, его реанимация. И слова звучат высокие – в защиту учителя, в защиту искусства…
Что изменится от того, что будет введена контрактная система и часть людей уйдет на улицу? Появятся шедевры? Лучше будут играть артисты? Чаще в театре станет бывать Любимов? И что мешает сегодня создавать шедевры? Или с притоком долларов театр обретет нечто… Неправда, не сработает. Сработает где угодно: на биржах, предприятиях, в фермерстве, но не в искусстве и тем более в театре. Это же русский театр. Только любовь и идея…
Я, конечно, понимаю, что происходящее – это расплата за то, что мы дольше времени поддерживали несколько полинявшую легенду и ощеривались на любого, кто пытался что-то сказать о «Таганке». Надо, надо было вовремя понять, что мы уже не такие, что полиняли шерстки, что трачены молью, а мы все выгибали грудки и кричали: «Нет, мы такие, мы такие!!!» – и продолжали обманывать друг друга.
А вот у прессы есть желание (есть! есть!) поглумиться над вчерашними кумирами, особенно у молодых. И это так по-нашему, так по-большевистски. Они с удовольствием наблюдают, как эти старики рассыпаются, как они ссорятся и нападают друг на друга. (А кто воспитал этих молодых нигилистов? Вряд ли это сделал Малый театр или Вахтанговский. А вот «Таганка» к этому делу руку определенно приложила. – Ф.Р.) И вот уже в прессе рождается собственная версия и проводится параллель с театром Мейерхольда. Ну не тянет вся эта история к Мейерхольду. Не тянет. И Юрий Петрович живет благополучно в благополучной стране, и никто его не травит. Более того! Кто же мешал нынешним защитникам Любимова подать голос за него, когда он в том действительно нуждался? Но тогда было опасно, а сегодня нет. Сегодня можно поругать и представителя поверженной власти. Стало даже чем-то вроде хорошего тона лягнуть Губенко. Читаешь иную статью и думаешь: ребята, вы хоть и дети своего времени, но ведь в любой стране существует некий пиетет перед человеком, за которым не только ощутимый вклад в искусство, но и признание людей уважаемых: художников, режиссеров, артистов. А за вами-то что? Какое-то отсутствие медленной отваги додумать любую мысль до конца, просчитать ее в шести вариантах… И в журналистику, и в искусство пришли суетные люди. Вчерашние анонимы имеют колоссальные паблисити, они торопятся и очень хотят в завтрашний день. Грустно все это!..
Для меня счастливое время затерялось где-то между 75—80-ми годами. Это была золотая пора «Таганки». Мне нравился Любимов, мне нравились мои товарищи, мне нравилось все: способ жизни, образ жизни, наши споры, ночные бдения. Я уезжал на съемку и возвращался домой. И дом этот я обожал. Так продолжалось до смерти Володи Высоцкого, которая каким-то мистическим образом изменила все: не стало Любимова, мы ушли в эмиграцию, потом вернулись, и вот сегодняшний разлад, когда на многих своих товарищей я не могу смотреть как на людей, которым доверяю. Такая вот разруха в душе…»
Однако закончил свои интервью Филатов на мажорной ноте: «Но, знаете, я верю, что когда-нибудь ту кладовку, в которой наш кинематограф, наша литература, наше искусство, разроют. И окажется, что здесь на сопротивлении в стране, о которой было сказано, что „Так жить нельзя“, создавались прекрасные, обжигающие, удивительные вещи. И это будет замечательная кладовка для Европы».
Глава сорок шестая
Идет война Таганская…
Тем временем напряжение в Театре на Таганке не снижается. Как мы помним, одно время Филатов отказывался играть в любимовских спектаклях, однако потом он изменил свое решение и вновь вернулся на сцену, чтобы поддержать Губенко, который тоже играл свои роли в этих спектаклях. Поскольку Любимову это поперек горла, он делает все возможное, чтобы избавиться от обоих. 28 марта режиссер собрал свою часть труппы, чтобы решить проблему Губенко и Филатова. Чтобы не прослыть диктатором, он решил не снимать их с ролей волевым путем, а переложил это на плечи коллектива. В итоге большинством голосов было решено не выходить на сцену вместе с этими актерами.
Сразу после этого решения в фойе театра со стены сняли портрет Губенко, который долгие годы висел аккурат между портретами режиссера Любимова и художника Боровского. Место губенковского портрета занял портрет Золотухина. А когда он возмутился этим – дескать, его намеренно сталкивают лбами с Губенко, – Любимов лично подошел к нему и сказал: «Валерий, это мое распоряжение. Я не хочу работать с Губенко и не желаю висеть рядом. Не могу я рядом повесить Демидову – скажут, любовница. Ты – ведущий артист. Тебе что, не хочется висеть со мной?» Золотухин ничего не смог возразить шефу.
29 марта скандал продолжился. Теперь настала очередь ответного удара с противоположной стороны. Губенко и Филатов пригласили в театр журналистов нескольких центральных изданий и провели пресс-конференцию, где рассказали о событиях последних дней. При этом сцену, где выступали ораторы, украшал весьма лаконичный транспарант: «Позор родителю, предавшему, а теперь продавшему». В своем выступлении Губенко заявил следующее: «Если Любимов принял решение снять Губенко и Филатова с ролей, то пусть сделает это в письменном виде и этот документ передаст нам. Если этого не произойдет, то лично я завтра приду на спектакль и буду играть, как бы Любимов этого ни не хотел».
В тот же день стало известно, что Любимов запретил играть в спектаклях и жене Филатова Нине Шацкой. Кроме этого, по театру пронесся слух, что Любимов, узнав об ультиматуме Губенко, заявил: мол, если он придет, то я выставлю людей у входа и не пущу его в театр. Ситуация вновь стала похожа на ту, что произошла в конце января, когда конфликт разрешали с помощью ОМОНа. Ни в одном не только столичном, но и российском театре еще не было скандала такой глубины и накала. А ведь это была легендарная «Таганка» – театр, который в умах миллионов людей ассоциировался с самыми светлыми душевными порывами. Теперь от этих порывов не осталось и следа. И люди продолжали ломать головы: случайность это была или закономерность?
31 марта Губенко и в самом деле приехал в театр, чтобы играть в спектакле. С ним приехали журналисты в предвкушении очередного громкого скандала. Однако он не произошел. Любимовская сторона провела перед представлением собрание и вняла голосу разума: решила не нагнетать страсти, которые могут привести к срыву спектакля, а устроить разбор полетов завтра.
На следующий день выяснение отношений продолжилось. Любимов согласился принять у себя вожаков противоположной стороны: Губенко и Филатова. Разговор начался с неожиданного: Любимов публично извинился перед Филатовым за то, что некоторое время назад весьма уничижительно отозвался о его фильме «Сукины дети». «Я погорячился, Леонид», – сказал Любимов. Филатов был обескуражен подобным реверансом, поскольку готовился совсем к иному разговору: с шумом, с криками. Поэтому Филатову не оставалось ничего иного, как принять правила игры и ответить режиссеру собственными реверансами. Он даже заявил, что согласен выйти на сцену уже завтра. Однако когда то же самое заявил Губенко, Любимов встретил это в штыки: «Нет, Николай Николаевич, вы завтра играть не будете. А с нового сезона, если вы захотите, мы сможем вернуться к этому вопросу». Ситуация вновь накалилась. Губенко несколько раз покидал кабинет Любимова, потом опять возвращался, затем снова уходил. Так продолжалось в течение нескольких часов. Глядя на все это, Филатов взял свои слова обратно и заявил, что при таком раскладе он тоже играть в театре не будет. К компромиссу обе стороны так и не пришли.
