Потом Губенко и Филатов сидели в «стекляшке» (кафе) возле театра и обсуждали только что произошедшее. Вместе с ними там был Валерий Золотухин. По его словам: «Леня пил коньяк, он заявил Любимову, что должен подать заявление – товарищ Губенко, ближе никого нет, а меня называл отцом своего сына. Это название криминального фильма „Отец моего сына“. Ничего себе. Но я молчал, и терпел, и наблюдал. Николая мучит вопрос о приватизации Любимовым новой коробки театра. «Я что, на старости лет у Пети (младший сын Любимова. – Ф.Р.) милостыню пойду просить?! Он выкинет всю труппу на улицу. Ты будешь иметь 2–3 %, а 51 % акций будет у Любимова, а потом у Пети». А я думаю: «А почему Ю. П. не заслужил этого?! И он что – увезет коробку с землей в Иерусалим?.. И почему я не могу иметь 2–3 %, это и Сереже, и Денису хорошо». Ленька похвалялся, что он хоть сегодня может купить дом в Англии: «Я состоятельный человек»…»
2 апреля скандал в Театре на Таганке продолжился. Губенко и Филатов пришли в театр, чтобы играть в спектакле, а их не пустила на порог милиция, которую вызвал директор «Таганки» Борис Глаголин. После этого стало окончательно понятно, что никакого примирения сторон быть уже не может. Стороны отошли на заранее намеченные рубежи и стали готовиться к будущим баталиям, которые были не за горами. Любимов опять уехал из Москвы, чтобы подготовить очередную зарубежную премьеру – «Грозу» А. Островского для театра в Хельсинки.
Между тем 14 мая в газете «Собеседник» было опубликовано большое интервью с бывшим актером «Таганки» Борисом Хмельницким. Он почти два десятилетия играл на сцене этого театра, после чего ушел в «свободное плавание». Касаясь ситуации в своем театре, он сказал следующее:
«Исправить сегодняшнюю ситуацию в нашем театре невозможно, она необратима. Вот и весь конфликт: со сцены произносятся высокие слова, репертуар-то очень мощный, а внутри театра тем временем создается обычная совдеповская коммуналка. Это несоответствие – суть нынешнего конфликта. Мы не имеем права говорить высокие слова, потому что сами в дерьме погрязли. К нам идут за другим и ждут от нас другого. Мы же перестали соответствовать тому, для чего были предназначены. Вот и все…»
Поставив неутешительный диагноз сегодняшней «Таганке», Хмельницкий воздал хвалу прошлой, той, в которой сам когда-то играл. Сделать это его вынудила сама интервьюер, журналистка Арина Родионова, которая заявила следующее: «А может быть, все проще? Театр перестал быть „придворным“, к которому власти относились лояльно. Ведь не секрет, что Любимову в самые суровые годы застоя разрешалось открыто говорить то, о чем другие и думать не могли. А сейчас цензуры нет, властям не до театров…»
Этот пассаж чрезвычайно задел Хмельницкого. Еще бы: назвать его бывший театр «придворным». Да ни в коем случае! Поэтому актер отреагировал нервно:
«Ерунда все это, мы никогда не были придворными. Мы для зрителей работали прежде всего. Конечно, „прибазовость“ некоторая была: директора баз к нам приходили – престижность… Но все спектакли давались с кровью и с жертвами, мы подчас не знали, что завтра будет. Мы жизнью своей рисковали (выделено мной. – Ф.Р.). Ведь все зависело от того, кто у власти. Мы на волоске часто висели, но понимали, на что идем. Играли и боялись. Почитайте стенограммы обсуждения спектаклей, там все осталось.
А власти просто вынуждены были давать нам работать, так же, как вынуждены были выпускать какие- то «нелояльные» книги или фильмы. Ведь вокруг нас сформировалось определенное общественное мнение. И властям приходилось нас терпеть, потому что – Москва, потому что слишком много было бы шуму, если бы нас придушили…»
Вот такой крик души вырвался из уст популярного актера. Между тем в этих словах правды не так уж и много, зато много желания приукрасить ту среду, в которой приходилось вращаться, а с ней, естественно, и себя. Правда же была такова, что при советской власти все театры были придворными. Разница лишь в том, что кто-то больше, а кто-то меньше. Иначе и быть не могло, поскольку советская власть придерживалась одного тезиса: держать все под контролем. Любимовская «Таганка» создавалась как придворный оппозиционный театр. Ей дозволялось критиковать режим чуть больше, чем остальным театрам, чтобы создать у общественности (как советской, так и западной) впечатление плюрализма мнений. «Таганка» (как и Аркадий Райкин, Владимир Высоцкий и т. д.) была той разменной картой, которая использовалась в политической игре, которая велась на кремлевском «верху», где, как мы помним, тоже были свои западники и свои державники. Вот почему в уже упоминавшемся диссидентском романе «Зияющие высоты» (1976) Александр Зиновьев изобразил некий Театр на Ибанке, в котором интеллигенция вперемежку со стукачами (а в «Таганке» их, судя по всему, было даже больше, чем в любом другом советском театре) с восхищением рукоплещет каждой «шпильке», вонзенной в тело власти, и безумно при этом себя уважает.
Слова Хмельницкого о том, что они рисковали своими жизнями, иначе, чем со смехом, воспринимать нельзя. Это молодежь, которая знает о «жуткой» советской действительности по публикациям сегодняшней «демократической» прессы и ТВ, в это еще может поверить, но только не те, кто в ту пору жил. Ну какие такие репрессии свирепствовали при брежневском «застое», в 70-е годы? Это Всеволод Мейерхольд заплатил своей жизнью, а Александр Таиров лишился театра, однако было это при Сталине, в 30—40-е годы. А при Брежневе на дворе были уже иные времена – полное попустительство не только антисоветчикам, но и ворам, хапугам и прочей нечисти, которая разворовывала и изничтожала страну. Единственное, что угрожало при Брежневе актерам «Таганки», так это увольнение режиссера и части его приверженцев и их последующее устройство в другие театры, поскольку безработицы в Советском Союзе быть не должно было. Упразднить «Таганку» никто бы не посмел и таких прецедентов в брежневскую эпоху не наблюдалось.
«Таганка» развалилась сама по себе, поскольку зиждилась исключительно на нигилизме, культивировала его и им же питалась. По сути, как дееспособный коллектив «Таганка» закончилась еще в середине 70-х, но Любимову удалось сохранить труппу, во многом благодаря стараниям властей (именно тогда началась разрядка и власти стали целенаправленно «возвышать» этот театр) и либеральной интеллигенции, которая продолжала усиленно раздувать миф о единственном в стране «оппозиционном» театре. Этот миф возник еще на заре этого театра и тщательно либералами культивировался. Все эти пикировки с властями, которые тянулись из года в год, скандальные премьеры и слухи о них, которые распространялись в народе со скоростью пожара (не удивлюсь, если узнаю, что их специально распространяли друзья театра), создали в народе стойкое убеждение о том, что «Таганка» – это некий оплот свободы в стране тотального контроля. Парадоксально, но именно советская цензура сослужила «Таганке» хорошую службу: своим многолетним бойкотом она позволила ей долгие годы водить людей за нос, создавая у них впечатление, что таганковцы – это сплошь бескомпромиссные борцы с тоталитарным режимом и бескорыстные борцы за правду.
Но вот времена на дворе изменились: к власти пришел Горбачев, который бросил все силы на то, чтобы «Таганка» стала одним из знамен его проекта под названием «перестройка». Практически все советские СМИ были нацелены на восхваление любимовского детища. И они старались: восторженных статей о Любимове и его театре в те годы вышло столько, что ими можно было выстелить дорогу аж до Луны. И что же? Вся эта пропагандистская шумиха завершилась грандиозным пшиком. «Таганка», которую все считали этаким твердокаменным бастионом, разрушилась практически в одночасье. И это во времена разгула гласности и демократии! В чем же дело? Почему именно свобода убила этот театр? А дело, оказалось, в том, что отнюдь не камни составляли основу этого «бастиона», а тот самый материал, которым в деревнях издревле удобряют почву. Красивая легенда о «Таганке» оказалась всего лишь мифом, мыльным пузырем, надутым либералами на свою потребу на исходе хрущевской «оттепели». При советской цензуре этот миф еще удавалось поддерживать, но едва наступили другие времена, как вся правда вышла наружу. Вся нелицеприятная правда.
И еще пару реплик по этому же поводу. В РГАЛИ (Российском государственном архиве литературы и искусства) хранятся стенограммы обсуждений спектаклей «Таганки». Я видел некоторые из них и могу заявить: ничего ужасного в них нет – обычное бодание чиновников с постановщиком. Подобные бодания происходили во многих советских театрах. В «Таганке» их было чуть больше, поскольку она сама взвалила на свои плечи ношу быть оппозиционным театром. А раз взвалила, то будь добра не обижаться на то, что чиновники лупят тебя чуть сильнее, чем остальных. Как говорится, назвался груздем… Но, повторюсь, не надо комариные укусы выдавать за фронтовые раны. Жизнью в ту пору рисковали разве что
