чем не бывало сказал: «О, жена моя вернулась!» И конфликт на этом был исчерпан.
В начале 66-го исполнился ровно год, как Бурков переехал в Москву. За это время много чего произошло. У него родилась дочь Маша, он исполнил первую серьезную роль в театре – пьяницу Рябого в пьесе «Анна». Некоторые коллеги хвалили Буркова за эту роль, да и он сам считал ее своей несомненной удачей. Окрыленный этим успехом, он стал всерьез лелеять мечту, что после этого Львов-Анохин даст ему роль покрупнее – может быть, даже главную. Этой мечтой он как-то поделился с одним своим коллегой- актером, а тот раструбил ее на весь театр. Узнал об этом и Львов-Анохин. И однажды после репетиции из уст режиссера Бурков услышал фразу, которую больше всего в жизни боялся услышать вслух: «Вы никогда не будете первым – ваш удел быть вечно вторым». Режиссер сказал это не в обиду актеру, а только констатировал факт, но Бурков обиделся. Так же сильно, как когда-то в детстве он обижался на своих дворовых приятелей, которые вечно держали его за клоуна.
В сложившейся ситуации единственным шансом громко заявить о себе могло стать для Буркова кино. Однако и здесь у актера долгое время ничего путного не выходило. Он опять оказался на вторых ролях.
Сниматься Бурков начал спустя год после приезда в Москву. Но серьезным творчеством это назвать было нельзя: так, маленькие рольки. В фильме Михаила Богина «Зося» он сыграл молодого солдатика, а в «Ангеле» Андрея Смирнова гимназиста, однако последняя роль до широкого зрителя не дошла – фильм положили «на полку» по причине неверной трактовки событий Гражданской войны.
Только ранней осенью 1967 года Буркову улыбнулась удача: ему удалось попасть в поле зрения признанного мастера комедии Эльдара Рязанова. Тот собирался снимать свою очередную комедию – «Зигзаг удачи» – и искал исполнителя на роль выпивохи-ретушера Пети, озабоченного лишь одной проблемой: где бы гульнуть в хорошей компании. Увидев Буркова, которого привела на съемочную площадку его ассистентка, Рязанов воскликнул: «Да у него же идеальное лицо спившегося русского интеллигента!» И практически сразу утвердил его на роль Пети. В итоге именно эта роль и откроет Буркова для широкого зрителя.
Еще в конце 50-х Бурков написал в своем дневнике, что он мечтает найти себе настоящего друга, хотя сам быть другом не умеет. Друзей у него действительно никогда не было. Были однокашники, коллеги, собутыльники, но человека, которому он мог бы рассказать самое сокровенное, возле него так и не появилось. В детстве и юности Бурков сильно страдал по этому поводу, но потом пообвыкся. И когда приехал в Москву, был на этот счет уже спокоен: знал, что уж в этом волчьем городе, как он сам его называл, искать настоящих друзей бессмысленно. Тем более в той среде, в которой ему приходилось вращаться.
Однако людей, которые могли помочь продвижению его карьеры, Бурков постоянно искал, был буквально нацелен на них. В 69-м, когда снимался в фильме «Случай с Полыниным», он сошелся с Олегом Ефремовым. Причем не на съемочной площадке, где они мало соприкасались, а за пределами ее – во время дружеских застолий, которые проходили на разных квартирах. Поскольку оба были большими мастерами по части выпивки, они быстро нашли нужный язык друг с другом. Хотя со стороны их союз выглядел странным: уж больно разными людьми они были. Ефремов, будучи при славе и регалиях, держался гордо, даже высокомерно, а из Буркова его провинциализм лез буквально из всех щелей. Он даже такси не мог поймать – так боялся этого процесса. А в ресторане всегда зажимался перед официантами, что неизменно веселило Ефремова. Однако именно этим Бурков, видимо, и нравился ему: подобное покровительство тешило его самолюбие. Поэтому, когда в 70-м Бурков как-то проговорился ему о своей неустроенной жизни в Театре Станиславского, Ефремов коротко бросил ему: «А ты валяй ко мне в „Современник“. И Бурков тут же взял расчет на прежнем месте. Но уже спустя несколько месяцев горько пожалел об этом.
Летом того же 70-го Ефремов возглавил МХАТ, звал с собой и Буркова, но тот за ним не пошел: понял, что это приглашение – типичная отговорка. В том сонмище народных артистов, которые были собраны в Художественном, Буркову грозило не то что второе место, а вечное десятое. И он остался в «Современнике», хотя прекрасно понимал, что без Ефремова ему здесь житья не будет. Так и вышло. В итоге вскоре ему пришлось снова проситься в Театр Станиславского. В качестве своего просителя Бурков уговорил выступить свою жену. Та, конечно, похлопотала, но Буркова взяли не сразу – сначала помотали нервы в отместку за то, что ушел когда-то. «Что, прижало? – язвили в лицо актеру. – А мы вас предупреждали». Но в итоге обратно приняли. Правда, сразу предупредили, чтобы в ближайшее время хороших ролей не ждал: их, мол, еще заслужить надо.
Весной 71-го в жизни Буркова возник человек, которого он до конца жизни называл своим единственным другом. Если это была правда, то только наполовину, поскольку то, что говорил на этот счет новоявленный друг Буркова, неизвестно – ни устных, ни письменных свидетельств он не оставил. Но, судя по словам очевидцев, их отношения со стороны действительно напоминали дружбу. Но только со стороны, поскольку при ближайшем рассмотрении все выглядело далеко не так идеально. Этого человека звали Василий Шукшин.
Они познакомились в театре «Современник», куда Шукшин пришел в компании с оператором Анатолием Заболоцким, чтобы посмотреть спектакль «Майор Тоот и другие». Бурков играл в нем роль ассенизатора. Играл настолько убедительно, что Шукшин сразу обратил на него внимание. В те дни он собирался снимать фильм «Печки-лавочки» и искал исполнителя на роль поездного вора. При виде Буркова Шукшина словно озарило: да вот же он! И сразу после спектакля поспешил за кулисы, чтобы пригласить Буркова на актерские пробы. С того момента и началось их общение – сначала шапочное, потом более тесное.
Бурков был буквально пленен Шукшиным. В нем еще свежи были его отношения с Ефремовым, подле которого он чувствовал себя чуть ли не лакеем, вечным вторым номером. С Шукшиным все было иначе. Во- первых, они оба были провинциалами, во-вторых – органически не переносили всю эту богему с ее лживой моралью и неприкрытым цинизмом. Наконец, в-третьих, оба были писателями: только Шукшин уже состоявшимся, а Бурков только готовящийся им стать. Но самое главное – с Шукшиным Бурков чувствовал себя как с равным, и одно это заставляло его держаться за эту дружбу обеими руками.
О том, как Бурков ценил отношения с Шукшиным, говорит такой факт: во многом именно под его влиянием он согласился лечиться от алкоголизма в 1973 году. А все потому, что Шукшин имел на Буркова большие творческие виды. Во-первых, тем летом он собирался снимать его в «Калине красной» в роли бандитского главаря Губошлепа, во-вторых – Шукшиным была написана пьеса «Ванька, смотри!» (теперь известная под названием «До третьих петухов»), которую Бурков вызвался поставить либо у себя в театре, либо где-то на стороне, в-третьих – Шукшин решил снимать Буркова и в своем фильме-мечте «Степан Разин» в роли Матвея Иванова – крестьянского философа, сподвижника Разина (до этого в планах Шукшина на эту роль значился актер Александр Саранцев). Однако большинству этих планов не суждено было осуществиться. И причина была не только в том, что Шукшин скончался. Она крылась глубже – в отношениях между этими людьми, в том, что их дружба, так хорошо начавшаяся, потом внезапно дала трещину. Трещину со стороны Шукшина.
Шукшин снял Буркова в двух своих последних фильмах: «Печки-лавочки» и «Калина красная». В ролях, на первый взгляд, одинаковых – поездной вор и главарь банды, – но в то же время и разных: в «Печках» это обаятельный вор-философ, в «Калине» – настоящий упырь. Некоторые потом будут утверждать, что по этим ролям можно проследить трансформацию отношений Шукшина и Буркова. Якобы вначале Шукшин был в восторге от Буркова (как герой «Печек» от поездного вора), а потом разочаровался в нем (как вор Прокудин в своем главаре). А разочаровала Шукшина способность Буркова к мимикрии: он мог жить на два фронта, умея угодить и нашим и вашим.
Эта философия была выработана им еще в провинции, когда приходилось цепляться за удачу руками и зубами. Шукшин тоже цеплялся, но в силу более сильного характера мог себе позволить не сгибаться перед каждой властью предержащей. Бурков себе такого позволить не мог. Он и в дневниках своих писал, что ненавидел себя за свою мягкотелость. Шукшин таких людей обычно не привечал. Например, он долгие годы дружил с Леонидом Куравлевым, снимал его во всех своих фильмах, но, когда тот дал слабину – отказался сниматься в его фильме «Печки-лавочки», променяв его на госзаказ – телесериал «17 мгновений весны», – Шукшин в нем разочаровался. В Буркове он, видимо, тоже видел такую слабину. А Шукшин уважал людей сильных, цельных.
В итоге роль Матвея-философа в «Степане Разине» Шукшин передумал отдавать Буркову и хотел пригласить Олега Борисова. Да не вышло – умер от сердечного приступа. Волею судьбы, мертвого Шукшина
