Вдоль подножия Алтая
Он взял его солнце (если обгонит кто-нибудь в пути).
Совсем другой мир был здесь, у подножия этого главного хребта всей Монголии. Пятна свежей травы зеленели там и сям, означая места выходов родников. Все чаще встречались дзерены. Впервые мы увидели куланов, целое стадо, числом не меньше полусотни, а однажды пронесся табун, в котором была добрая сотня голов.
Совсем другие породы — гранит, гнейсы, амфиболиты, слюдяные сланцы — слагали могучие, крутые стены хребта. Гигантские конусы выносов в устьях ущелий высыпали на бэль необъятное количество больших глыб этих горных пород. В сухих руслах резко выделялись светлые гранитные и гнейсовые валуны. Пересечение сухих русел здесь стало делом гораздо более трудным, так как дно их было завалено валунами и крупными глыбами.
Мы торопились до темноты стать на ночлег. Но нигде не виднелось ни кустика саксаула, а чтобы сварить барана, нужно было топливо. Со всех сторон бежали дзерены или куланы. Их упорная гоньба наперерез машинам начинала раздражать. Куланы — худшие бегуны, чем дзерены, — перебегали дорогу чуть не под самым радиатором машины. В каждом стаде видно было много самок с жеребятами. Пыль от бегущих стад поднималась со всех сторон: и на юге, где виднелись красновато-желтые округлые вершины Сомон-Хаирхана и желтели пески, и с севера, под близкими грозными темно-серыми уступами огромного Алтаин-Нуру (Монгольского Алтая).
Чем ближе к хребту, тем больше наша дорога стала походить на „американские горы“: быстрый спуск вниз, в очередное глубокое и широкое русло, взлет вверх и сравнительно плавное движение по куполообразному увалу до следующего русла, где повторялось то же самое. В одном из русел нас встретил огромный волк, необычайно большой для местной степной породы. Зверь спокойно и даже с любопытством поднял свою массивную голову и, насторожив уши, следил за машинами, тихо спускавшимися в русло. Намнан Дорж заметался с винтовкой в кузове, выбирая прицел. Но в этот момент взревел мотор „Дзерена“ — машина пошла на приступ противоположного склона. Серой молнией волк прянул в сторону и исчез, будто призрак, — где уж было человеку тягаться с такой поразительной быстротой! Продолжая путь, мы догадались, на какой пище мог откормиться серый „хозяин“. Весь бэль на протяжении многих километров был изрыт норами тарбаганов, настолько большими, что они представляли опасность для колес машин. Пронин был убежден, что здесь живут медведи, а не тарбаганы, но я разуверил его. Ни медведи, ни лисы, ни другие хищники не могли бы жить такими скоплениями — иначе им осталось бы только пожрать друг друга.
Внезапно откуда-то из-за конуса выноса или из ущелья наш путь пересекла старая автомобильная дорога — вернее, как и все дороги в Монголии, автомобильный накат, проведенный по старой караванной тропе. Мы стали достаточно опытными, чтобы с первого же взгляда определить, что уже несколько лет ни одно колесо не катилось здесь под угрюмыми откосами Монгольского Алтая.
Дорога отвернула от подножия гор к центру впадины, где, как всегда в больших котловинах, шла длинная гряда холмов. Машины повернули на гряду, и в момент подъема я увидел поразительную картину — слева на небольшой травянистой полянке (по-видимому, здесь близко была подземная вода) токовал большой черный тетерев! Две или три серенькие тетерки поодаль зачарованно смотрели на красавца. Мне неудобно было смотреть из-за плеча шофера, но и не хотелось останавливать машину на тяжелом подъеме. Видение мелькнуло и исчезло, и я до сих пор не знаю, в самом ли деле на пустынных гобийских равнинах иногда токуют косачи.
Дорога выпрямилась на гребне, но саксаула для топлива так и не было. Мы держали курс на, запад под слепящими лучами низкого солнца, и невеселые думы одолевали меня. Отсюда предстоял еще далекий и безвестный путь вдоль огромного массива Ачжи-Богдоин-нуру, к впадинам Алак-нур („Пестрого Озера“). А качество автомобильной „дороги“, по которой мы ехали, не выдерживало никакой критики. Старый накат был перерезан новыми руслами и промоинами, задут песками, засыпан камнями, и только отдельные его участки позволяли передвигаться на прямой передаче. Становилось ясным, что большую часть пути нам предстоит проделать по бездорожью и с большим расходом бензина. Горючего, если считать восьмисоткилометровый обратный путь вдоль Центральной цепи Гобийского Алтая, оставалось совсем немного.
Солнце садилось низко, появившиеся на мертвом щебне крошечные кустики саксаула зажглись зеленовато-золотистыми огоньками, редко разбросанными на черной равнине. И внезапно пришло решение: оставить ненадежную „больную“ машину — „Волка“ где-нибудь у хорошей воды, а дальше пройти на одном „Дзерене“ сократив свой маршрут до реальной возможности, то есть ограничиться обследованием хребта Ачжи-Богдоин-нуру и от него повернуть обратно. Хотя многое уже было сделано, но впереди еще ожидали нас большие трудности, а одна из машин уже оказалась тяжело поврежденной.
Черный щебень сменился красным песком, кустики саксаула стали гуще — и в закатных лучах солнца перед нами расстилалось море ярко-красного цвета с золотыми вспышками саксаульной зелени. Всего несколько минут мы летели по горящему красному полю, и вдруг — словно задернули, штору: снова начался черный щебень. Из небольшой лощины справа выскочил табун в десяток куланов. Они остановились и застыли перед надвигающимися машинами, только два диких осла ринулись вперед, надеясь перебежать нам дорогу. Машины шли быстро, и животные в панике пустились наутек впереди нас. Несколько минут они бежали прямо по дороге. Должно быть, плотно утоптанная ее поверхность помогала им ускорять бег. „Дзерен“ шел со скоростью пятидесяти пяти километров в час и легко догонял куланов. Мы приближались к ним. Стали отчетливо видны их в ужасе косящие назад глаза, прижатые уши, раздувавшиеся порывистым дыханием светло-серые бока. Все гикали и свистели, чтобы прогнать их с дороги, но два дурака продолжали бежать перед нами. Радиатор „Дзерена“ был уже всего в десяти метрах от них, и бег куланов превратился в судорожные рывки. Тут мы притормозили, куланы свернули влево и остановились изнеможенные, а мы проехали мимо.
Вскоре на пути появилась юрта. Порыжелая и рваная кошма на ее крыше свидетельствовала о бедности владельца. Никто не выскочил в панике и не побежал в степь, как это бывало иногда в труднодоступных уголках Гоби. Степенно и медленно из юрты вышла молодая женщина с чайником и пиалой. Мы остановились, и аратка поднесла нам горячего чая по прекрасному старинному обычаю монгольского народа. Следом за женщиной выбежали два ее маленьких сына. Один, поменьше, вцепился в дели матери, а другой, лет восьми, осторожно подошел к невиданному огромному чудовищу. Мы отблагодарили хозяйку сахаром, а я быстро заключил дружбу с мальчишкой, который, как все мальчишки мира, не сводил глаз с диковинных машин. Взяв мальчонку на руки, я попросил Пронина завести мотор. Маленький арат сначала отпрянул, но тут же справился с испугом. Его живые черные глазенки заглядывали под открытый капот, силясь разобраться в устройстве мотора. Темнело. Мы распростились с минутными друзьями и двинулись дальше. Оглянувшись назад, я видел, что мальчишка, взбежав на холм, долго смотрел вслед нашим машинам, пока не превратился в невидимую среди сумерек точку. В свете фар показалось широкое сухое русло. Здесь росли высокие кусты саксаула — топлива было много. Наконец мы могли привести в исполнение мечту этого дня — поесть как следует и отдохнуть. Уже второй день мы ехали под сильным холодным ветром, не снимая ватников, поэтому ночью с удовольствием залезли в спальные мешки. Мы привыкли к страшной жаре южных равнин и здесь, близ несущих холод снегов Монгольского Алтая, очень зябли. С утра мы перегрузили обе машины, разделили бензин, продовольствие и вскоре подъехали к родникам Ихэ-Дзарман („Большой солончак“). Просторная впадина поросла густой зеленой травой, обрамленной чащей тамарисков. Найдя для „Волка“ уютную полянку недалеко от воды, мы простились с товарищами и двинулись дальше. Остающиеся — Вылежанин и Сидоров — с грустью смотрели нам вслед. Скоро мы запутались среди кочек и мокрой глины, дорога исчезла. С огромным трудом мы пробились через влажную котловину. Тропа была найдена и повела нас по гребням бесконечных, безжизненных белых холмов. Солнце слепило глаза, отражаясь от белого щебня, покрывавшего землю,
