держатся в присутствии Бога в обнажённом и раскрытом видении. И от блеска Отца излучается простой свет на явление мысли голой и без образов, поднявшейся выше чувств, выше образов, выше разума и без разума в возвышенную чистоту духа'. Одеяние дух. брака, ор. cit., с. 31.
[17] Хотя указанная нами тенденция есть естественный вывод из всего строя мистической жизни, тем не менее мы можем привести из мистической литературы и более или менее прямые указания на неё. Приведём два-три примера, заимствуя их из самых различных источников. 'Как бы низко ни спустился человек, – говорит упоминавшийся нами индусский подвижник Суоми Вивекананда, – в конце концов он должен повернуть опять вверх и идти к первоначальному источнику, который есть Бог. Вначале человек идёт от Бога, в средине становится человеком и в конце идёт назад к Богу' (Философия йога, op. cit., Комментарий на афоризмы Йога-Патанджали, с. 5). 'Природа закрывает Сущность человека, и, когда она убирает свой покров, Сущность является незакрытою покрывалом и показывается в своём собственном блеске. Отречение – более всего способствует проявлению Сущности' (ibid., с. 26). Описывая самади (samadhi), высшее мистическое состояние, он говорит: 'Тогда истина озаряет нас, и мы ощущаем себя тем, что мы есть на самом деле, – обладателями самади, свободными, бессмертными, всемогущими, освобождёнными от ига конечности, от противоречий добра и зла, тождественными с Атманом, или Душой Вселенной' (см. В. Джемс, op. cit., cc. 389-390). Так рассуждает индусский мистик. 'Тот, – говорит Плотин, – кто в самом себе, не будучи в бытии, тот необходимо в Боге' (Enn. VI. 9, 11). 'Итак, душа должна удалить от себя всякое зло, даже всякое добро, словом, всякую вещь, какова бы она ни была, чтобы вступить в общение с Богом один на один' (Enn. VI. 7, 34). Так говорит неоплатоник. А вот что мы читаем у западного христианского мистика Рейсбрука: на высшей ступени созерцания Бог 'освобождает память от форм и образов и поднимает голую мысль до её источника, который есть Он Сам. Там человек утверждён в своём начале, которое есть Бог, и с Ним соединён. И выше всех божественных видов он постигнет, тем же самым созерцанием без видов, существо Бога без видов, которое есть отсутствие видов. Если мы хотим испытать блаженство, нужно, чтобы наш дух выступил в него выше нашей сотворённой сущности, к этому вечному центру, где кончаются и начинаются все наши линии' (Одеяние духовного брака, op. cit., c. 68-69). 'Христос хочет, чтобы мы обитали и пребывали в сущностном единстве нашего духа, богатые, выше всякого тварного дела и всех добродетелей…' (ibid., с. 219). Во всех этих рассуждениях сквозит одна и та же мысль об отрешении мистика от всех условий этого эмпирического бытия для непосредственного соединения с Божеством. После этого едва ли можно согласиться с Recejac-ом, который определяет мистицизм как 'стремление приблизиться к Абсолютному путём моральным и путём символов' (Essai sur les fondements de la connaisance mystique, op cit., p. 66). Мистицизм включает этический момент, но этот последний, как мы видели, отнюдь не имеет решающего значения в деле приближения мистика к Божеству; что же касается символов, то мистики устранение символов рассматривают как одно из непременных условий мистического единения с Божеством. Исходя из неточного определения мистицизма, Recejac указывает и ошибочный критерий для оценки его. По его словам, человек может довериться мистицизму при наличности следующих условий: 1) чтобы он исходным пунктом имел моральное стремление к нравственному совершенству, 2) чтобы свободно был признан символический характер наших отношений к Абсолютному, т. е. чтобы мистик отказался от непосредственного созерцания Божества и 3) чтобы ничего не было в мистицизме противоречащего ни естественному знанию, ни опыту, выраженному в понятиях нашего разума (p. 183-184). Не входя в подробное рассмотрение этого критерия, заметим, что отказаться мистику от непосредственного созерцания Божества значит перестать быть мистиком: в непосредственности мистического общения с Божеством – существенная и характерная черта мистицизма.
[18] В переходе идеи бесконечного существа из области бессознательной в область сознания Бутру и усматривает первый момент и начало мистической жизни (op. cit., p. 15-16). Но этот переход знаменует собой начало не столько мистической жизни, сколько вообще религиозной. Правда, религия и мистицизм, как мы говорили, понятия в значительной степени совпадающие, и это особенно нужно сказать об исходном пункте их, – тем не менее, если бы мы захотели указать зарождение собственно мистического самосознания, мы должны были бы искать его, – как, скажем, сейчас, – не в сознании идеи бесконечного существа вообще, а в сознании имманентности этого существа человеческой природе.
[19] Мюризье (Murisier) источник как религиозной жизни вообще, так и мистической в частности, хочет видеть в потребности управления (le besoin de direction). Если эта способность в своём удовлетворении опирается на совместное существование людей, мирскую жизнь, дисциплину, иерархию, исповедание, она является потребностью собственно религиозной; если же человек будет стремиться заменить это внешнее управление внутренним, идеей Бога, – он вступит на путь мистической жизни. Замена внешнего авторитета идеей Бога как авторитетом внутренним – характерная черта мистицизма. Постепенно усиливаясь и упрочиваясь в сознании, идея Бога, как идея управительница (idee directnce), может достигнуть интенсивности и объективности внешнего авторитета, сделаться реальной силой, способной укрепить в сознании своё абсолютное господство и объединить внутреннее содержание индивидуума, – при этом 'я' объединяется, упрощаясь в своём содержании (le moi s'unifie en se simplifiant). Le sentiment religieux dans l'extase, op. cit, p. 667-668. Однако вряд ли этот взгляд может быть признан удовлетворительным. Управление, в смысле подчинения себе других элементов 'я', не представляет черты, типичной для религиозной идеи. Как справедливо замечает Джемс, 'свойством объединять всю душевную жизнь и подчинять себе всё остальное обладают все вообще глубокие стремления к идеалу, как религиозные, так и нерелигиозные' (Многообразие религ. опыта, op. cit., с. 339, прим. 1). В этом смысле идея разрушения существующего порядка вещей, например, захватившая какого-нибудь анархиста и ставшая его idee fixe, окажет на внутреннюю жизнь последнего такое же действие, какое оказывает на мистика его религиозная идея, – она будет идеей управительницей его внутренней жизни. Далее, с точки зрения Мюризье, остаётся непонятным, почему мистики свою 'потребность управления' удовлетворяют не положительным путём, не путём систематизации содержания сознания, а отрицательным, – путём удаления из области сознания всего содержания его. Кто знаком с жизнью мистиков и знает, каких подвигов стоит им этот путь, несомненно, не скажет, чтобы этот путь был легче, чем путь положительный. Наконец, есть ещё один весьма существенный пункт, который остаётся вне поля теории Мюризье, – это самоотречение мистиков, понимаемое в особом, мистическом смысле. Сам Мюризье, анализируя явления мистической жизни, говорит, что достигнув состояния абсолютного моноидеизма, когда идея управительница (т. е. идея Бога) приобретает исключительное господство и потребность в управлении, по-видимому, находит полное удовлетворение, мистик не довольствуется этим состоянием и стремится далее – к полному опустошению своего сознания и к совершенной отрешённости от своей индивидуальности (op. cit., p. 41). Для объяснения этого явления недостаточно сослаться на потребность управления, потому что у мистика, отрекающегося даже от своего 'я', не остаётся даже того, что подлежало бы управлению. Между тем весь упор мистического подвига заключается в достижении именно этого состояния – состояния полного самоотречения, – а не в том, чтобы только систематизировать или 'унифицировать' своё 'я', хотя бы и отрицательным способом.
В силу последнего соображения мы не можем согласиться и с Леуба (Leuba), который одной из основных тенденций мистицизма считает стремление мистиков к универсализации воли (tendance a l'universalisation de la volonte). Les tendances fondamentales des mystiques chretiens, op. cit, p. 473-482. Там, где полная пассивность и отречение от воли
