Андрей Николаевич. — Кроме того, эта акция может вызвать крупный скандал в СМИ, не говоря уже о том, что Генеральная прокуратура будет землю рыть, чтобы отыскать виновников.
— Интересно получается: кто—то шлёпнул известного всей стране Листьева, а нарыть пока ничего не могут. И что—то не чувствуется, что Генеральная прокуратура активно роет, несмотря на шум в прессе. А если замочат Дёмина, так следователи сразу же станут гениями сыска? Продумайте, как сделать так, чтобы волка не было, а овцы остались сытыми. Или как там звучит эта пословица?
Все рассмеялись, но решение так и не было принято — никто не хотел брать на себя ответственность. И дело не столько в его охране, сколько в шуме, который поднимут СМИ и депутаты. Впрочем, шум этот большей частью предназначен для внешнего мира, потому что народ с пониманием относится к ликвидациям крупных предпринимателей, так как от их предпринимательства в стране все больше и больше становится нищих и бомжей. Но от этого не легче — искать заказчиков будут остервенело, потому что когда большие люди лишаются барышей, это рассматривается, чуть ли, не как национальная трагедия. И журналюги будут мусолить эту тему, так как поборникам либерально—демократических преобразований хорошо платят.
Шевчук так и не смог уговорить собравшихся решить вопрос Дёмина и, не оставшись на обед, в ярости уехал в аэропорт Домодедово на ближайший рейс домой. В самолете сидел с закрытыми глазами и в который раз пытался понять, что происходит со страной и армией. Если армия сама себя не может защитить, то может ли на её защиту рассчитывать страна? И куда делись генералы, для которых честь не пустой звук?
В августе 1991 года поразило заявление Главнокомандующего ВВС Шапошникова [46] о его готовности бомбить Кремль с целью оказания поддержки группировке Ельцина. Ходили слухи, что Шапошников был причастен к массовым злоупотреблениям при реализации имущества ликвидируемой в тот период Группы советских войск в Германии. Может своим заявлением он хотел предотвратить следствие?
Во всяком случае, благодарность не заставила себя ждать: сразу же после ГКЧП он был назначен министром обороны СССР. После разговора с Шушкевичем, сообщившем о принятом в Беловежской пуще решении распустить СССР, Горбачев позвонил Шапошникову — хотел поднять армию, чтобы отменить соглашение. Но Шапошников отказался, хотя Горбачев формально ещё оставался главнокомандующим. Тогда Горбачев стал обзванивать командующих округами, просил поддержки, но никто его не поддержал — присяга государству СССР оказалась пустым звуком.
Впрочем, армия не могла доверять Горбачеву, сдавшему всё, что можно для её развала. Шевчуку вспомнилась история ядерного поезда, от которого СССР, в результате односторонних уступок и стратегических просчетов, отказался летом 1991 года в ходе так называемой 'быстрой подготовки' Договора с США о сокращении и ограничении стратегических наступательных вооружений.
Подвижный железнодорожный ракетный комплекс обладал высокой живучестью и способностью к нанесению ответных ракетно—ядерных ударов, в связи с чем и в США, и в СССР придавали особое значение его созданию. Но американский ВПК оказался неспособным создать даже опытный образец боевого мобильного железнодорожного комплекса, в то время в СССР уже функционировала их мощная группировка.
— Мы должны были сделать этот ракетный поезд, и мы сделали его! — радостно говорил Шевчуку его давний знакомый, генеральный конструктор комплекса Володя Уткин.
Его гордость нетрудно было понять: по программе летно—конструкторских испытаний состоялись 32 успешных пуска ракет и 19 раз комплексы отправлялись на ресурсные и транспортные испытания в различных климатических условиях, в ходе которых по железным дорогам страны было пройдено свыше 400 тыс. км. Комплексы почти не имели демаскирующих признаков, отличались высокими маневренными возможностями, скрытностью, живучестью, достаточной автономностью. Они были способны в кратчайшие сроки выйти из пунктов постоянной дислокации и оперативно рассредоточиться на бескрайних просторах России.
Была решена задача фантастической сложности, истрачены колоссальные средства и вот детище возглавляемого Володей коллектива пустили под нож, сделав ценный подарок американцам! Что же говорить про его завод, который ни в какое сравнение не идет с ядерным поездом!
Конечно, он понимал необходимость перестройки экономики, когда вся страна работала на оборону и жила убогой жизнью, добровольно отдавая последнее ради того, 'чтобы не было войны'. Но знал так же и то, что огромные средства откачиваются из страны бандитским режимам, а также на поддержание национально—освободительного движения по всему миру.
Может ли одна страна финансировать все войны на планете и бесплатно поставлять оружие всем бандитским формированиям в мире? Вот от чего надо было прежде всего отказаться, чтобы мигом повысить благосостояние народа, ибо идеология и народное благосостояние — вещи несовместимые. А ядерные поезда — это такое оружие, которое дает возможность не бояться войны, потому что только сумасшедшие рискнут напасть на страну, зная, что от возмездия спасения нет. Только те, кто наверху, меньше всего озабочены проблемами управляемого ими народа, потому что их избирают не для того, чтобы они заботились, а для того, чтобы правили. В этом—то и заключается настоящая проблема — пока будут избирать правителей, а не руководителей, до тех пор и будут горе—избиратели жить в дерьме и убогости.
Домой Шевчук добрался рано утром и немного отдохнув, поехал на завод. Встречая его, многие руководящие сотрудники виновато прятали глаза — на заводе всем уже заправлял Сироткин — главный инженер, который получил от Дёмина обещание занять должность генерального директора. У всех работников были семьи, которые нужно кормить, и они, опасаясь предстоящих увольнений, выражали лояльность тому, кто скоро станет их начальником.
Шевчук скрипел зубами, но ничего сделать не мог. Лет семь назад у него начались проблемы с предыдущим главным инженер, который требовал не вмешиваться в технические вопросы. Дождавшись, когда тому исполнилось 60 лет, Шевчук отправил его на пенсию и назначил на это место Сироткина, который своих мыслей не имел и всегда был во всем согласен с директором. И вот настал момент истины: ничтожество, ставшее главным инженером завода исключительно благодаря ему, Шевчуку, предал его.
Как ни тяжело было это признавать, но обманывать себя Шевчук не хотел: дело проиграно и впереди убогая пенсия, потому что за тридцать семь лет работы в военно—промышленном комплексе он так ничего и не скопил. А работал бы в торговле или занимался фарцовкой — был бы сейчас крутым бизнесменом, уважаемым человеком.
Он пил водку и сокрушался, что прожил жизнь неправильно — стремился быть порядочным человеком. А порядочные люди нынче не в цене, хотя, они, конечно, всегда, везде и всюду не в цене, кроме как в романах. Порядочность — это вовсе не то, что помогает в жизни. Всем заправляют политики и они, не скрывая, отрыто признают, что политика грязное дело. И выполняя свое грязное дело, они разрушили страну, обрушили экономику и загнали народ в нищету. Но он, Шевчук, никогда не думал, что тоже станет когда—нибудь нищим. Полагал, что всегда будет персональная машина и свой водитель, что всегда будет нужен заводу и стране, и всегда будет уважаемым человеком.
Уехав на дачу, несколько дней он безвылазно сидел на ней, пытаясь хоть как—то взять себя в руки и успокоиться. Надо было решать, как жить дальше, но бороться с депрессией не помогали ни водка, ни рыбная ловля: некуда было деться от собственных мыслей и горечи поражения.
Но вскоре на дачу приехал сын.
— Тебе звонил из Москвы какой—то Андрей Николаевич и просил ему перезвонить, — сообщил он и Шевчук, ничего не ожидая от этого разговора, поехал в город.
— Степан Александрович, куда вы исчезли, дорогой? — услышал он в трубке голос генерал— полковника. — Ситуация резко изменилась, так что срочно вылетайте сюда, будем решать ваш вопрос.
На подмосковной даче снова собрались те же, но присутствовал ещё один человек человек, которого представили, как генерал—лейтенанта из Службы внешней разведки.
— У нас в гостях давний приятель Гены Ферапонтова с интересным для нас сообщением, — обратился к собравшимся Андрей Николаевич. — Давайте выслушаем его.
