Милдред распорядилась собою лучше, чем кто-либо мог ожидать.
Дети были малы, но ужасно застенчивы. Сама же Милдред была весьма говорлива, и, вне всякого сомнения, в ее доме трудно было произнести хоть слово поперек. У Эмили здоровье было крепкое, и как все женщины Ван Зэйлов, она была наделена педагогическим даром, Корнелиус же был хрупким ребенком, страдал астмой и не проявлял большого интереса к урокам. Мне всегда было его жаль. Он был таким милым мальчиком с золотистыми кудрями и огромными серьезными серыми глазами — во всяком случае, до нашей с Полом свадьбы в 1912 году. Теперь Корнелиусу было четырнадцать лет, но ни я, ни Пол не виделись с ним после нашего возвращения из Европы в 1919 году. Ездить в Цинциннати из Нью-Йорка было неудобно, к тому же Пол был всегда очень занят. Мы приглашали Блэкеттов в Нью-Йорк, но Уэйд был слишком связан графиком операций, и каждый раз, когда ему удавалось выкроить время, он ездил к своей вдовствующей матери в Сент-Луи.
Когда стало ясно, что Пол не вернется из Европы раньше конца ноября, Милдред пригласила меня в Цинциннати на День благодарения, и теперь я наконец-то получила возможность с удовольствием сообщить ей, что он вернулся в Нью-Йорк и что мне приходится отказаться от ее приглашения. Следуя инструкции Пола, я пригласила ее в Нью-Йорк, и хотя ожидала ответа по почте, Милдред, как обычно, предпочла спектакль междугородного телефонного разговора. Телефонная связь теперь намного улучшилась — меня даже с Филадельфией соединили как-то за шесть секунд — но в противоположность Милдред я находила этот электронный способ общения слишком холодным, и предпочитала водить пером по бумаге.
Оказалось, что у Блэкеттов не было никакой возможности отлучиться из Цинциннати.
— Какая-то ужасная операция, дорогая, накануне Дня благодарения, такая бессмысленная, и варварская… — Милдред, с ее чисто бэконхиллским акцентом, всегда изъяснялась словно фразами из дневников королевы Виктории. — Сильвия, чтобы снова встретиться с вами на этой земле, нужна целая вечность!
— Да разве это трудно, Милдред? Может быть, на Новый Год? Пол очень хочет поговорить с Корнелиусом.
Милдред выдержала паузу.
— Милдред?
— Да, я по-прежнему здесь, дорогая; как это мило со стороны Пола! Надеюсь, что его не мучает сознание ужасной семейной обязанности, поскольку Корнелиус его единственный племянник. Разумеется, Корнелиусу тоже хочется повидаться с Полом, но его здоровье по-прежнему оставляет желать лучшего. Бедный мальчик… И я действительно не думаю, чтобы он мог теперь приехать погостить у вас в Нью-Йорке. Может быть, в будущем году…
Когда я передала содержание этого разговора Полу, он прокомментировал его раздраженно:
— Милдред поступает необдуманно. Если она не хочет, чтобы я потерял интерес к ее мальчику, ей не следует пытаться препятствовать его встрече со мной.
— Но, Пол, — с удивлением проговорила я, — почему бы Милдред препятствовать встрече Корнелиуса с вами?
— Надеюсь, вы не считаете, тот факт, что мы годами не виделись с Блэкеттами, чистой случайностью?
— Но мы же постоянно обмениваемся приглашениями… и Милдред любит вас, Пол!
— Разумеется, но любая мать стремится защитить своего невинного мальчика от богатого, порочного дяди в этом богатейшем в мире порочном городе.
— О, Господи! — воскликнула я с удивлением, смешанным с раздражением. — И что же, по-вашему, Милдред намерена с ним делать?
— Отдать ему мои деньги, разумеется. Все эти миллионы! Могу себе представить, как Милдред ползает на коленях в церкви каждую субботу, молясь об этом!
Я внезапно поняла не только то, что он говорил это серьезно, но и что он, вероятно, был прав. Милдред была дочерью епископального священника, несомненно воспитавшего ее в духе традиционных христианских взглядов на большое богатство, по матери же она была Ван Зэйл, достаточно аристократичной, чтобы осудить быстро накопленные богатства как «неправедные». Пол не унаследовал свои деньги, а сделал их сам, и Милдред, возможно считавшую «старые деньги» приемлемыми, вполне могло угнетать зловоние его нового богатства. Поразмыслив над всем этим, я с любопытством спросила Пола:
— Но вы действительно собираетесь сделать Корнелиуса своим наследником?
У Пола было так много людей, которым он покровительствовал, и я часто думала, что он скорей отдаст свои деньги какому-нибудь Брюсу Клейтону, нежели неизвестному юнцу, который по чистой случайности оказался его единственным наследником мужского пола. Разумеется, «старые деньги» должны будут остаться в семье, но у меня было такое чувство, что Пол решит — «новизна» его денег дает ему право распоряжаться ими исключительно по собственному усмотрению.
— Я еще пока не думал ничего о своем будущем завещании, — снова заговорил Пол. — Действующее же сейчас завещание предусматривает раздел денег между многими людьми — здравое решение, но далекое от идеи предпринимательства. Деньги — это власть. Их раздел может сделать кого-то счастливее, но при этом власть денег рассеивается, и таким образом то, что я могу отдать одной рукой, я фактически отбираю другой. С точки зрения власти, могло бы представлять больший интерес оставить все одному человеку, но вы можете быть совершенно уверены: я никогда не оставлю никому больше пяти миллионов долларов, пока не буду убежден в том, что он сможет их правильно использовать. Как видите, Милдред меня недооценивает. Я вовсе не хочу разорить ее мальчика. Я потратил много времени и сил, чтобы сделать свои деньги, и не намерен взвалить их на кого-то, кто немедленно сломается, как веточка под грузом. Я не имею ни малейшего понятия о том, хрупкая ли веточка этот Корнелиус, или же могучий ствол красного дерева, но хотел бы выяснить это, если, конечно, Милдред предоставит мне такую возможность, но должен сказать, что такое начало выглядит все более неприемлемым…
На следующий день после этого разговора мы завтракали с Элизабет, и неудивительно, что я рассказала ей о дилемме Милдред. Завтракали мы в беседке Клейтонов, из которой открывался вид на Грэймерси Парк. Покончив с суфле из шпината и с фруктовым салатом, мы поднялись в столовую, чтобы выпить по чашке кофе. Когда буфетчик внес поднос с кофейным прибором, я сидела на диване и рассеянно смотрела мимо картин и гардин на видневшиеся за высокими узкими окнами голые деревья парка.
— Мои симпатии, — заявила Элизабет, — полностью на стороне Милдред.
Элизабет была высокого роста, ее превосходно скроенная одежда была совершенством простоты и отлично шла к ее фигуре, даже в среднем возрасте сохранявшей классическую красоту. Темные волосы, открывая красивое лицо, были собраны на затылке в тяжелый пучок. У нее были прекрасные серо-голубые глаза, привлекательный твердый голос и странно застенчивая улыбка, не очень гармонировавшая с ее видом совершенно уверенной в себе женщины.
— Вы считаете, что Милдред следует по-прежнему изолировать Корнелиуса от Пола? — удивленно спросила я. — Но ведь Пол так добр к молодежи! Вам это должно быть известно лучше, чем мне, ведь Ван Зэйл покровительствует и вашему сыну!
— Поэтому-то я и не пожелала бы такой судьбы Корнелиусу. Однако мне не хочется копаться в прошлом. Чашечку кофе?
Пораженная, я приняла из ее рук чашку и попыталась обуздать свое желание копаться в прошлом. И то правда, в последние годы Пол мало виделся с Брюсом Клейтоном, но я всегда считала, что тот пользовался самым большим расположением Пола из всех его протеже.
— Может быть, между Брюсом и Полом что-то произошло, Элизабет? — не удержалась я от вопроса. — Я ни о чем таком не слышала.
— О, все это было так давно, Сильвия… не меньше десяти лет назад, и я надеялась, что все уляжется, но тем не менее теперь я не могу не симпатизировать Милдред… вы же знаете, я всегда была на стороне Милдред. Наше положение было в какой-то мере сходно: я тоже была замужем дважды, второй муж усыновил моего сына от первого брака, и как в моей, так и в ее жизни Пол всегда играл важную роль. Боюсь, что в моей слишком важную. По крайней мере Милдред не приходилось убеждать Корнелиуса, что он не сын Пола. Пожалуйста, вот сахар. Может быть, с молоком?
