Ольга Седакова в Журнальном зале 1997-2011

пВТБЭЕОБ ФБЛ, ЮФПВЩ ПЧМБДЕФШ ЙН. ъБЭЙФОБС ТЕБЛГЙС ЮЕМПЧЕЛБ — ДБМШОЕКЫЕЕ ПУМБВМЕОЙЕ ЧПУРТЙСФЙС, ЧРМПФШ ДП ПФЛМАЮЕОЙС. йОБЮЕ ЧУЕЗП ЬФПЗП ХЦЕ РТПУФП ОЕ ЧЩФЕТРЕФШ.

лБЛЙН ЦЕ НПЦЕФ ВЩФШ ПФЧЕФ ЬФПНХ ЗТПИПФХ, УЛПТПУФЙ, СТЛПУФЙ? дПМЦЕО МЙ ПО ВЩФШ ФПК ЦЕ — ЙМЙ ЕЭЕ РТЕЧПУИПДСЭЕК ЗТПНЛПУФЙ? фПК ЦЕ — ЙМЙ ЕЭЕ ВПМШЫЕК — УФЕРЕОЙ “ЧЩУФБЧМЕООПУФЙ”, ФП ЕУФШ ПВЯСУОЕООПУФЙ, ЙОУФТХЛФБЦБ ЧП ЧУЕИ РПДТПВОПУФСИ? ьФП ВЩМП ВЩ УФТБЫОП.

дБ, “ОПТНБМШОБС” ЗТПНЛПУФШ ХЦЕ, ЧЕТПСФОП, ОЕХМПЧЙНБ ДМС УМХИБ. й, ЧЙДЙНП, РП- ОБУФПСЭЕНХ ПФЧЕФЙФ УПЧТЕНЕООПНХ ЫХНХ ФПМШЛП ТБДЙЛБМШОП ЙОПЕ. фП ЕУФШ ОЕ ВПМШЫПЕ — ОП Й ОЕ НБМЕОШЛПЕ, ОЕ ЗТПНЛПЕ — ОП Й ОЕ ФЙИПЕ, ОЕ СТЛПЕ Й ОЕ ВМЕДОПЕ: ВЕЪНЕТОПЕ. ьФП ПДОП ЙЪ ЗМБЧОЩИ УМПЧ дЦХУУБОЙ. ч ПФОПЫЕОЙЙ РТПРПЧЕДЙ ЬФБ ВЕЪНЕТОПУФШ ПЪОБЮБЕФ ПДОП: ВЕЪНЕТОП ДПЧЕТЙФЕМШОПЕ УМПЧП. уМПЧП У ОБДЕЦДПК ОБ ПФЧЕФ ЛБЛ ОБ ЮХДП, ОБ ДБТ.

й ОБН УПЮХЧУФЧЙЕ ДБЕФУС,

лБЛ ОБН ДБЕФУС ВМБЗПДБФШ.

(ж.й.фАФЮЕЧ)

пВ ЬФПК УЧПВПДЕ ДПЧЕТЙС ЪОБМЙ ИХДПЦОЙЛЙ. ъОБЕФ ЬФП Й УПЧТЕНЕООЩК РТПРПЧЕДОЙЛ.

Source URL: http://magazines.russ.ru/continent/2006/128/se22.html

* * *

Журнальный зал | Континент, 2006 N129 | Ольга СЕДАКОВА - 'Быть свободным

Ольга СЕДАКОВА — родилась в 1949 г. в Москве. Окончила филологический факультет МГУ и аспирантуру Института славяноведения. Кандидат филологических наук, поэт, автор многих книг, в том числе собрания сочинений в 2 томах и тома избранного “Путешествие волхвов”. Постоянный автор “Континента”. Живет в Москве.

Ольга СЕДАКОВА

“Быть свободным — это быть хорошим,

как бы смешно это ни звучало…”

С Ольгой Седаковой беседовал член редколлегии “Континента”

Александр Кырлежев

— У темы свободы — много аспектов, и разговор о свободе можно начинать по- разному. Вполне естественно начать его с того, как тема свободы звучит в последнее, постсоветское время — после выхода общества из ситуации “советской несвободы”. Прежде всего другого в этот переходный период свобода, как мне кажется, выступала в значении освобождения.

Да, конечно, причем как освобождение, полученное даром, сверху. Никак нельзя сказать, чтобы это была отвоеванная или заработанная нашим обществом свобода. Исключение — чудесные дни августа 1991- го. Вот когда веяло не освобождением, а свободой, волей к свободе, любовью к свободе. Помните, какое послание тогда написал Патриарх — о нашей стране, которая была подобна бесноватому и из которой, наконец, вышли бесы.

В России была история свободы, не только история страданий и зверств — свободы чаще всего одиноких и гонимых людей. Но “освобожденная” страна не вошла в эту историю, не приняла этого наследства. Вольные годы быстро приобрели довольно безобразный облик.

Вот одна из дарованных свобод — свобода вероисповедания. Дарованная она, конечно, для тех, кто пришел в храмы, когда стало разрешено. Для других эта свобода существовала и прежде, и мы знаем, чего она стоила: около миллиона уничтоженных за исповедание православия с 1918 года по 1939-й. Им не нужны были разрешения. Но вот разрешили, и разрешением воспользовались миллионы. И посмотрите: идет процесс канонизации новых российских мучеников, свидетелей веры в богоборческом мире — а разве новый церковный народ чувствует себя их духовными наследниками? Могут ли новые православные подумать: это наши святые? Да нет, “нашими” для них были совсем другие люди. Тех они или не заметили, или смотрели на них с другой стороны. “Наш” для них был и остался маршал Жуков. А вот мать Мария “нашей” не будет.

Свободой воспользовались, как вольноотпущенники. Поведение вольноотпущенников хорошо описано у римских сатириков, и через две тысячи лет прибавить нечего*. Вольноотпущенник, в отличие от свободного человека, на самом деле ничего не любит, все вокруг ему чужое; времени у него, он знает, немного: нужно скорей “оторваться”, а там будь что будет. Он не различает безумных запретов прошлого (например, на абстрактную живопись или на употребление слова “гуманизм” без уточнения “социалистический”) — и фундаментальных законов человеческого общежития, от которых “освобождает себя” только мародер. Он не отличает искреннего уважения — от “покорности авторитетам”. Преданности чему-то — от “зависимости”. Он не отличает благодарного почтения к дару и труду другого человека — от “культа личности” (сколько таких “культов” вроде “культа Ахматовой” оказалось развенчано! Зато в таких фигурах, как Берия, искали “трагические сложности”). Я помню знаменательную дискуссию о “Плахе” Ч. Айтматова. С.С. Аверинцев, указывая на нелепейшие ошибки в тексте, сказал, что тот, кто берется за евангельский сюжет, должен все- таки хоть что-то узнать об этом. На что “прогрессивный” критик возразил: “Хватит! Мы уже достаточно стояли по струнке!” Дело плохо, подумала я. По этой струнке — по струнке точного знания и добросовестного культурного труда — в советское время как раз никогда и не стояли. Больше того: по ней не позволено было стоять, это называлось “буржуазным объективизмом”. Такая свобода — свобода от правды, свобода от простых различений (“а кто вообще что-нибудь знает?”), которые тебя к чему-то обязывают, — пришла как раз из советских времен. И разгулялась под новым именем “плюрализма”.

— Но ведь для так называемого “обычного человека” это была навязанная ситуация — освобождение. У него не было иного опыта — он был в рабском состоянии, и это была понятная реакция на снятие запретов.

Да, понятная и даже предсказуемая, но от этого не менее некрасивая. Ко времени перемен не только почти не оставалось сопротивления, но мало кто и чувствовал себя особенно ущемленным. И уж точно виноватыми себя не чувствовали. Мои рассказы о жизни советских времен и ее правилах часто вызывают возмущение у тех, кто, как и я, жил в эти годы (“ничего подобного не было!”) — и изумление у их детей,