И мое сердце соглашалось, захваченное этим нежданным и долгожданным счастьем: “ничего этого больше нет”.
Да, все последующие десятилетия все это прошлое как прежде, как ни в чем не бывало, стоит перед глазами: нет, не как прежде, оно стоит, уже зная о своем прошедшем конце, и делается все пустее и мертвее и глумливее, — но все-таки мы читали: “Прошлое прошло... освободилось безмерно большое место для нового”...
Примечания
1 Ибо предвосхищать (чувствовать наперед) благородные души — Вот предельно желанное призвание (Гете, “Завещание”).
2 Ср. в письме М. Окутюрье от 4 февраля 1959 года: “Я всегда думал, что в своих собственных опытах и во всей своей художественной деятельности я лишь перевожу его (Рильке. — O. C. ) и развиваю, что ничего не добавляю к его оригинальности и все время плаваю в его водах. Как мне теперь (в 1959 году! — О. С.) кажется, есть основания считать, что я заблуждался”. — Пастернак Б. Полное собрание сочинений с приложениями. В одиннадцати томах. М., 2005. Т. Х. Письма 1954–1960. С. 427 (в дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте статьи с указанием тома и страницы). При этом уловить какие-то вещественные следы влияния Рильке и в прозе, и в стихах Пастернака, — исключая разве что библейский цикл из “Стихотворений доктора Живаго”, — не так- то просто! Чему учился Пастернак у Рильке? По его собственным словам, “уметь видеть и любить” (Х, 115).
3 Ср.: “Спокойное, естественное изложение, соответствующее впечатлению при перечитываемом Malte Brigge”. — Из черновых набросков и планов (IV, 686).
4 Только в двух-трех частных письмах Пастернак говорит о значении “Фауста” для его работы, — см. далее, прим. 51, прим. 103.
5 Масштаб философской эрудиции и философской работы молодого Пастернака мы смогли представить совсем недавно — благодаря трудам Л. Флейшмана, издавшего двухтомник философских конспектов и заметок московского и марбургского периода: Lazar Fleischman, Hans-Bernard Harder, Sergej Dorzweiler. Boris Pasternaks Lehrjahre. Неопубликованные философские конспекты и заметки Бориса Пастернака. Т. I, II. Stanford Slavic Studies. Vol. 11. Stanford, 1996. Двухтомник предварен большим исследованием Л. Флейшмана “Занятья философией Бориса Пастернака”, вошедшим, вместе с другими заметками на эту тему, в том: Флейшман Л. От Пушкина к Пастернаку. М., 2006. В дальнейших ссылках — Флейшман.
В нашу задачу не входит исследование мысли Пастернака в перспективе такой философии, “философии как науки”, — и, соответственно, сопоставление ее с философскими системами Г. Когена, Э. Гуссерля, А. Бергсона и др. В этом смысле сам Пастернак недвусмысленно говорит: “Никакой философии у меня нет” (Х, 560). То, что мы собираемся рассмотреть, — это, словами Гете, “естественное философское состояние” Пастернака.
6 Этой стороной пастернаковской мысли занимается в последнее десятилетие А. Шмаина- Великанова.
7 “Если только позволят внешние условия, я мог бы выдержать испытания благословенного, неслыханного и бросающего в дрожь образа жизни, деятельного и плодотворного, как у Гете. И конечно, я его веду, хотя тайно, в высшей степени скованно и незаметно”. — Л. Слейтер, 31 июня 1959 (Х, 512).
8 “Как это современно по жизненности, как ново и вместе как интересно тут преломляются Гете и Л. Толстой!” “Письмо в Пекин”. 1922. –Кузмин М. Стихи и проза. М., 1989. С. 394.
9 Как ни странно — некоторые страницы, некоторые отношения автора (или его героини) напоминают облегченного Льва Толстого или романы Гете. “Мало кто знает и слышит то, что зиждет, ладит и шьет его. Жизнь посвящает очень немногих в то, что она делает с ними. Она слишком любит это дело и за работой разговаривает разве с теми только, кто желает ей успеха и любит ее верстак. Помочь ей не может никто, помешать может всякий”, и т. д. Или о солдатах: “роты потускнели и стали собранием отдельных людей в солдатском платье, которых стало жалко в ту самую минуту, как введенный в них смысл одушевил их, возвысил, сделал близкими и обесцветил””. Кузмин М. Скачущая современность.
10 “Современные течения вообразили, что искусство как фонтан, тогда как оно — губка” (V, 24).
11 “...Художественное дарование заключается вот в чем: надо роковым, инстинктивным и непроизвольным образом видеть так, как все прочие думают, и наоборот, думать так, как все прочие видят... То есть формы должны следовать из особого свойства каждого художнического внимания, как следуют выводы из мыслей остальных людей и т. д.”. Пастернак Б., Письмо родителям, 12–15 июля 1914 (VII, 185). Вот одно из многих в этом роде признаний Гете: “Само мое созерцание является мышлением, а мышление — созерцанием”. — Цит. по: Канаев И. Гете как естествоиспытатель. Л., 1970 (в дальнейших ссылках — Канаев). Что касается Льва Толстого, он как будто не теоретизировал на эту тему, но в любом его описании, портрете, пейзаже мы наблюдаем это удивительное качество: Толстой видит, как все прочие думают. Он видит, что вспоминает лошадь и что чувствует кормящая женщина. Оптическому миру Пастернака М. Цветаева противопоставляет свой, слуховой: “Пастернак в стихах видит, а я слышу”. Цветаева М. Письма к Анне Тесковой.
12 “Что труднее всего? То, что ты посчитаешь легчайшим:
Видеть своими глазами то, что у всех на глазах” (“Ксении”).
13 Бездарное, “фонтанирующее” сочинительство связано у Пастернака с “отсыревшей совестью”: “Была ночь на всем протяжении сырой русской совести”, — пишет он в апреле 1918 года в толстовских тульских местах, после встречи с богемными собратьями по новейшему искусству. И далее: “Ничего не изменилось на всем пространстве совести, пока писались эти строки. От нее несло гнилостностью и глиной”. “Письма из Тулы” (III, 30). Совесть, которая совпадает с гениальным творчеством, другой температуры: “Книга есть кубический кусок горячей дымящейся совести — и ничего больше” (V, 24).
