Уже в самые первые годы перестройки никому не хотелось участвовать в ленинских субботниках, и в детской поликлинике витийствовали… после чего Юлиан позвонил начальнице и сквозь вишневый шарф сказал:
– Вас хотят выкрасть на субботнике с целью выкупа.
Она испугалась.
Субботник не состоялся.
Однако вскоре всех стали прессовать, грозили сократить каждого второго, в итоге Юлиан взял все на себя, и его уволили с волчьим билетом. А ведь тогда он уже был известным детским психотерапевтом. Был к тому же неформальным лидером. Лет за семь от вишневого шарфа сказал:
– Поскольку мы половину жизни проводим на работе – давайте сделаем ее прекрасной половиной!
И врачи-сестры наполнили кабинеты кактусами, игрушками, рисунками своих отпрысков. На этих трогательных картонках папы-мамы пили чай с Чебурашкой и Матроскиным, а бабушки отважно шли по грибы, возвышаясь на два роста над всеми елками.
Нефролог Ирина принесла эфирное масло и каждое утро капала его на ватку, ватку располагала над расписанием, и поликлиника встречала всех каким-то незримым садом…
Ирина вскоре стала его женой.
После увольнения прежние пациенты ловили его на улице, упрашивали принять… хотя бы тайно, на даче. Что делать! Он соглашался. Зарплаты жены не хватало – родилась дочь Валя, а еще у Ирины была дочь от первого брака – Лилек. И конечно, нужно было каждый месяц давать на сына от первого брака Юлиана.
Витии-коллеги сначала забегали в новую семью и новую кооперативную квартиру. Но настала эра пустых прилавков – заботы выживания все больше тормозили, и Юлиан вдруг стал часто бывать у нас.
Когда-то – в конце 70-х – вылечив нашу приемную дочь от заикания, он исчез из поля зрения на десять лет: занят-перезанят. А теперь вдруг позвонил, пришел в гости, затем еще раз… и покатились разговоры допоздна.
Помню, мы вместе ехали из театра на пятом трамвае и говорили о наших соседях (тогда их было несколько в коммуналке). Они пили, буянили, блевали, мочились и награждали каждого, входящего к нам:
– Мразь, падла, животное!
– Ребята, – сказал Юлиан, – такие люди пусть пьют, угрожают, но зато не пробьются в диктаторы. Алкоголь изнуряет их. Гитлер не пил, не курил, так полмира разрушил.
Мужчина с переднего сиденья обернулся:
– Как вы умно!.. Я мечтал с кем-нибудь так побеседовать! Давайте обменяемся телефонами.
Но у нас не было еще телефона, у Юлиана на даче тоже не было. До мобильников оставалось, пожалуй, лет десять.
Отец – он бежал в свое время из Испании – хотел назвать сына Хулио, однако русская мама не согласилась:
– Какую судьбу в школе ты ему готовишь? Знаешь, как его будут дразнить?
– Догадываюсь.
Записали Юлианом.
Отца потом на Урал сослали, и все были счастливы, что не в лагерь.
После увольнения сам Юлиан на даче – почти как в ссылке. Он на участке проводил всё лето, стараясь компенсировать что-то как-то – вырастить больше овощей и фруктов. Причем, вспоминая бабушку, полусерьезно говорил:
– Сегодня среда, посажу морковь, потому что среда – она, и морковь – она. А завтра посажу лук, ведь лук – он, и четверг тоже он.
В ту эру пустых прилавков и мы к зиме готовились, как к зимовке.
В августе баклажаны, которые “несут яйца” (вкус баклажанов, но внешне они похожи на куриные яйца) удивляли соседей своей экзотикой.
Юлиан взял колун: надо печь затопить – обещали, как всегда в субботу, приехать жена и дочь жены от первого брака – Лилек. Их общая дочь – Валя – была в санатории (из-за реакции Манту). К ней Ирина поедет в воскресенье.
А вот и жена – родные рубенсовские стати! Мама Юлиана говорила: тугие стати.
Первая жена – Полина – тоже была увесистая сабинянка, но уж эта…
– Ты выбрал сверх-Полину, – сетовала мама. – Эта сверх-Полина будет тебя подавлять.
– Меня? Подавлять? Ха!
Ирина не подавляет, что вы, вот она с вьючным выражением глаз тащит две сумки продуктов, а Лилек мельтешит кузнечиковыми коленками вокруг.
– Я бы сам сходил в Чижово, – говорит Юлиан.
– Я и в Чижово схожу, нужно еще докупить песок, соль, хлеб.
Когда она ушла, он снова взял в руки тяжелый колун.
– Лилек, какие новости?
