Дальше вдруг такое началось! Произошло то, чего не ожидала сама Софья Вячеславовна: дети на прогулке просто бросились рассказывать Ксюхе о своих проблемах:
— У нас папа маме зуб выбил позавчера! Они дрались-дрались, а потом зуб на полу я полчаса искала…
— А у меня папа маму ударил, и ее паралицевало!
— Как это?
— А так: половину лица… паралицевало.
— Парализовало?
— Да.
Дети все окружили детеныша Ксюху и сыпали, и сыпали все свои горести:
— Мама моя выгнала папу, нашла дядю Леву! Папа часто блюет, а дядя Лева редко блюет!
— А мой папа гадал в Новый год по книжке, ему выпало знаете что — “внимание противоположного пола”. И я сказал: “Папа, противоположное полу — это потолок. Ты должен внимание ремонту потолка уделить!” А он меня схватил за уши! А что я такого сказал?
И только одна Оля Нежненечко имела план — как наладить в семье снова хорошую жизнь. Она хотела… нарисовать родителям свадьбу, чтоб не ссорились.
— Нежненечко ты моя! — обняла Олю Софья Вячеславовна.
Вдруг детеныш Ксюха сказала: она тоже нарисует родителям свадьбу!
С тех пор детеныш Ксюха опять повеселела, носилась по группе с Натахой, хорошо ела и отлично отвечала на занятиях. Когда нужно было назвать признаки осени, а все тридцать четыре ребенка уже назвали, Ксюха нашлась:
— Батареи отопления включают! — и покраснела от похвалы.
Это называется “разделенность опыта”. Софья Вячеславовна слышала, что есть на Западе целые уроки такие: о смерти, о страхе… всё дети друг другу рассказывают.
На следующий день детеныш Ксюха принесла в группу горшочек:
— Это детеныш фиалки!
* * *
Журнальный зал | Урал, 2006 N7 | Нина ГОРЛАНОВА, Вячеслав БУКУР
Сначала разговорились, а после познакомились.
Студенты, прожорливые, как гусеницы, как бурсаки, наводнили кухню. Со всего общежития они тянулись сюда, неся в себе мерцание невыносимого молодого голода. И старались быстро сочинить какую- то пищу. Казалось, что все так здорово подходит друг другу: объявление на стене о курсах художественного свиста и растянувшийся под ним налим с усами, как у запорожца, блестящий. БЕДНЫЙ ТУРГЕША, ГОНЧАРОВ ЗАДАВИЛ ЕГО ПОДОЗРЕНИЯМИ В ПЛАГИАТЕ!.. Эти слова вырвались из общего гула — кухня была еще и клубом, где беспрерывно перебирались четки слов.
— Ну и целуйся со своим Бахтиным!
Через четверть века Василий Помпи снова оказался на этой кухне — по делам журнала. И за этот миг он успел услышать: “Ну и целуйся со своим Батаем!”
А сейчас, в начале 1975 года, Василий Помпи сидел на подоконнике: он наблюдал за банкой сгущенки и курил. А еще он привязывался сердцевиной к молодоженам Вязиным. И это для них он каждый свой верлибр читал, значительно подъёкивая интонацией, как лошадь — селезенкой:
— Нет, “Вий” — это наш Кафка, абсурдизм наказания в этом мире, — басил Вязин.
Вася перевел взгляд опять на сгущенку посреди кипящего океана в кастрюле, и его наполнило ощущение собственной большой НОРМАЛЬНОСТИ! Он не идиот, Вася Помпи, не уникальный выродок, как ему внушали и в школе, и в семье, и во дворе. Поступив на первый курс, он окунулся в целое общежитие таких же — ведь все они выросли, не сгинули, а каждый из них мог пропасть, надломиться. Благодарность переполнила его и выступила через глаза. Он отвернулся к окну.
— Едкий табак какой: глаза дерет, — пробормотал он. — На биофак бы я ни за что не пошел. Природа — это фильм ужасов... Личинку стрекозы видали? Как череп, у нее все есть, даже весла: гребет и гребет, как на лодке, и хавает, хавает...
Мощный хлопок, затмивший все шумы! И тут же кипящий конус взметнулся к потолку и усеял его маленькими коричневыми сталактитами. Это взорвалась банка сгущенки.
Оказывается, Марта курила в противоположном углу кухни и сразу оказалась возле Василия. Он ее, впрочем, уже заметил, но руки не доходили это осознать (только принимал покрасивее позы на подоконнике). Волосы Марты были словно из первородного металла: они так слепили Васю, что золотые пятна поплыли перед глазами. ТО, что он подумал про золотые фильтры, произошло в каком-то нулевом пузыре времени — между взрывом и суматохой, поднявшейся вокруг. Но чудом никого не обожгло, лишь брюки молодожена Вязина стали, как бутерброд с маслом.
— Наша сгущенка — самая гуманная сгущенка в мире, — выдала Марта.
Юмор эпохи застоя таким и был — незатейливым. По внутренней, бешено бегущей строке промерцало: “...смыслоокая... уральски окает...” В общем, Помпи понял, что самая, самая встреча в его жизни
